Хилари Мантел - Убийство Маргарет Тэтчер (сборник)

У меня пока не появилось друзей в этом городе. Социальная жизнь, какова бы она ни была, сводилась к частным визитам; никаких кинозалов, театров или лекций. Да, имелись спортивные площадки, но женщины туда не допускались. И «смешанные собрания» тоже не дозволялись. Саудовцы не желали общаться с иностранными работниками сверх необходимого. Они смотрели на тех свысока, как на неизбежное зло, при этом белокожие, говорящие по-английски экспаты удостаивались, пожалуй, самого радушного отношения из возможных. Прочие – Иджаз, например, – считались «уроженцами стран третьего мира», и этот ярлык обрекал их на всякого рода грубости, оскорбления и бытовые осложнения. Индийцы и пакистанцы работали в магазинах и в малом бизнесе. Филиппинцы трудились на стройках. Тайцы подметали улицы. Бородатые йеменцы сидели на тротуарах перед закрытыми лавками – полы длинных рубах задраны, волосатые ноги вытянуты, шлепанцы торчат в паре дюймов от пролетающих мимо машин.

«Я женат, – сказал Иджаз, – притом на американке; надо вас познакомить с моей женой. Может быть – прибавил он, – может быть, вы как-то ей поможете – ну, вы понимаете…» Значит, мне грозит типичная для Джидды ситуация, обязаловка семейного визита. Женщины здесь не могут раскатывать по городу самостоятельно, им не выдают водительских прав, а нанять водителя позволяют себе только богачи. И потому, если планируешь визит, вынуждена сразу планировать его как семейный. Я сомневалась, что Иджаз и мой муж подружатся. Слишком уж беспокойно вел себя Иджаз, слишком нервничал. Смеялся непонятно над чем. Постоянно поправлял воротник и скрещивал ноги, демонстрируя потертые туфли-«оксфорды», то и дело постукивал по своему поддельному «Ролексу» и непрестанно извинялся. Его квартира, сообщил он, рядом с портом, там еще живут его брат и невестка, но брат буквально на днях улетел в Майами, а его мать будет рада гостье, а его жена из Америки, а у него есть дети, сын и дочь, сыну шесть, дочери восемь. Он потянулся за бумажником и показал мне фото странноватого на вид остроголового маленького мальчика.

– Мой Салим.

Уходя, Иджаз снова поблагодарил меня за доверие, за то, что я впустила его в свой дом. Это редкость, ведь он мог оказаться кем угодно. Но британцы не привыкли думать плохо о незнакомых людях, которые нуждаются в помощи. У двери он пожал мне руку. «Вот так!» – подумала я. В глубине души я уже жалела, что его впустила.

За женщинами здесь наблюдают, но исподтишка, прямо никогда не смотрят, все замечают, но демонстративно игнорируют. Моя соседка, пакистанка Ясмин, чтобы добраться от моей квартиры до своей, непременно накидывала платок на густые волосы, припадала на мгновение к дверному глазку, а потом быстро семенила через мраморную площадку, не переставая коситься на тяжелую уличную дверь – а вдруг какой-нибудь мужчина откроет ее снаружи в этот самый миг. Порою я сама, раздраженная количеством песка, проникавшего с улицы и оседавшего на мраморе, брала в руки метлу на длинной ручке и выходила на площадку. Сосед-саудовец, бывало, шествовал в гараж к машине – и аккуратно переступал через метлу, старательно отворачиваясь, чтобы не посмотреть на меня. Для него я была как бы невидимой – это знак уважения к чужой жене.

Судя по всему, Иджаз такого уважения проявлять не собирался. Наша ситуация была аномальной, чреватой всякого рода осложнениями: еще бы, я впустила в дом постороннего мужчину. Он, вероятно, счел, что только женщина, готовая рисковать собой, могла решиться на нечто подобное. Впрочем, это мои домыслы; я понятия не имела, что он там себе думает. Ну да, бизнес-школа в Майами, несколько лет в западном обществе – наверняка такому человеку, такому мужчине мое поведение не должно казаться слишком уж… предосудительным. Теперь, когда мы познакомились, он слегка успокоился, даже пробовал шутить, смеяться над собой – но и остальное никуда не делось: и подергивание ногами, и ощупывание воротничка, и постукивание пальцами. Прослушивая лингафонный курс, я сообразила, что наша встреча описывается в девятнадцатом уроке: «Я назвал водителю адрес, но когда мы приехали на место, никакого дома по этому адресу не нашлось». Своим нарочитым дружелюбием я хотела показать, что в случившемся нет ни малейшего подвоха, наша ситуация предельно проста и никакого влечения к Иджазу я не ощущаю; за последнее мне было даже немного стыдно. Отсюда и началось – из моего внутреннего убеждения, что я должна соответствовать его «национальному кодексу», должна выказывать радушие и дружелюбие, чтобы он, не ровен час, не решил, что я отношусь к нему как к представителю страны третьего мира.

Между его вторым и третьим визитами случилась пауза, и я, признаться, слегка разозлилась. Не имея в этом городе друзей и свободы, я намеревалась наслаждаться своей изоляцией, в каком-то смысле ее лелеять. Вдобавок я серьезно болела, сидела на лекарствах, которые провоцировали ослепительные головные боли, притупляли слух и вынуждали отказываться от еды, пусть я была постоянно голодна. Лекарства были дорогостоящими, их привозили из Англии – курьер, работавший на компанию моего мужа. Когда об этом стало известно, жены других сотрудников компания решили, что я принимаю препараты, способствующие зачатию; я не знала, что они так думают, и мое неведение оборачивалось непонятными намеками в разговорах – намеками, которые лично я находила несколько зловещими, что ли. Почему они без конца вспоминают, в эти неловкие моменты принудительного общения, о женщинах, переживших выкидыш, а теперь выгуливающих здоровых, крепких малышей? Одна пожилая дама призналась, что усыновила двоих. Я смотрела на них и думала: господи боже, она что, в зоопарк ходила? Моя пакистанская соседка тоже примкнула к воркованию по поводу потомства, которое якобы у меня ожидается; она кормилась слухами, а я относила ее намеки на тот счет, что она сама пребывала в тягости – первым ребенком – и искала компанию. Мы обыкновенно встречались по утрам, пили кофе и вежливо болтали, и я старалась навести ее на разговор об исламе, что было достаточно просто; будучи женщиной образованной, она обожала делиться знаниями. Запись в моем дневнике за 6 июня: «Проговорила два часа с соседкой, углубила культурную пропасть».

На следующий день мой муж принес домой авиабилеты и выездную визу для меня. Наш первый отпуск на родине, через семь недель. Запись за четверг, 9 июня: «Нашла у себя седые волосы». Дома, в Британии, шли всеобщие выборы, и мы сидели у радио всю ночь, слушая отчеты Всемирной службы Би-би-си. Когда мы выключили свет, дочь бакалейщика [1] Имеется в виду М. Тэтчер, отец которой владел двумя бакалейными лавками. – Здесь и далее примеч. ред. протанцевала сквозь мои сны под мелодию «Лиллибулеро». В пятницу был праздник, и мы проспали до призыва к молитве в полдень. Начался Рамадан. Запись за среду, 15 июня: «Читала «Дело Твайборна» [2] Роман австралийского писателя П. Уайта о мальчике, который воображает себя девочкой (1979); был номинирован на Букеровскую премию, но удален из шорт-листа по просьбе автора, написавшего оргкомитету, что премию должны получить более молодые и достойные авторы. , периодически блевала».