Джулия Леви - Немного о…, или Этюды в любовных тонах

Идет первый акт оперы «Отелло». Я сижу и откровенно скучаю. Чтобы не заснуть, поднимаю голову к потолку и начинаю разглядывать большие хрустальные люстры, свисающие с высоченного куполообразного потолка. Освещенные тысячами маленьких лампочек, они кажутся огромными фонариками, направленными на меня. Мне становится не по себе. Я чувствую, как уменьшаюсь, как будто меня кто-то разглядывает под тысячами микроскопов. Потолок такой высокий, что кажется: черная дыра, нависшая со своей бесконечностью, того и гляди, проглотит нас.

Оглядываюсь по сторонам и удивляюсь тому, что зал до отказа заполнен зрителями. Рядом сидит моя маман Розали. Наблюдая за ней целых пять минут, я еще больше удивляюсь тому, с каким придыханием она таращится на сцену, окруженную сотнями маленьких разноцветных прожекторов. Она слушает, затаив дыхание, этот бред под названием опера. Сказать по чести, жалкое зрелище. Вы когда-нибудь ходили в оперу? Наблюдали, как толстые тётки и дядьки изображают из себя утонченных и романтичных Джульетт и Ромео, Дездемон и Отелл, Виолетт и Альфредов, Ульрик или Изольд? Почему на сцену не выходят красивые, молодые, худенькие девушки и юноши, больше подходящие к образам? Я тоже не понимаю. Я вот, например, полненькая… полная… Хорошо, хорошо, да, я толстая! Ну и что из того? Я же не выхожу на сцену, не порчу людям настроение. Тем более пою я тоже не очень. А эти толстобрюхи нисколько не стыдятся демонстрировать себя. Таланты, мать твою… Они, наверное, считают себя суперидеальными? Мама, наивный человек, сидит и скулит, переживая за Дездемону. Такую Дездемону не то что задушить – дотянуться до шеи и то будет сложно. Быстрее бы все закончилось. Как же я скучаю по дому! Так хочется слопать любимый эклерчик или воздушный бриошь, даже желудок сводит.

– Эмили, деточка, будь добра, сделай одухотворенное выражение лица, а то ты стала похожа на сморщенный апельсин, – недовольно прошипела Розали над ухом дочери. Смахнув белоснежным платочком с худощавых щек несколько слезинок, она снова посмотрела на дочь и, подтверждая серьезность своих слов, толкнула ее локтем в бок, отчего девушка недовольно скривила маленький носик и поджала тонкие губки. Уступать матери совсем не хотелось. Раздражение и скука лишь подтолкнули Эмили к тому, что она демонстративно закатила глаза и слишком громко вздохнула.

– Мама, это был последний раз, когда я согласилась пойти с тобой. У меня были более приятные планы на вечер. Я вообще не понимаю, что я здесь делаю. Ты заставила меня смотреть какую-то бредятину с толстяками. И вдобавок я должна делать вид, что безумно переживаю за них?!

– Ш-ш-ш! Можно тише? – шикнул недовольный зритель с пятнадцатого ряда, сидевший через четыре кресла справа от них.

– Да, да! Просто неуважение какое-то к окружающим! – охотно поддержала мужчину с блестящей залысиной крайне возмущенная зрительница с семнадцатого ряда.

Разозлившись на столь грубые замечания, Эмили решила, что с нее достаточно. Пыхтя и чертыхаясь от того, что проход оказался слишком узким для её утонченной фигуры, она кое-как поднялась со своего кресла и, переминаясь с ноги на ногу, повернулась назад, не обращая внимания на то, что, задевая зрителей с передних и боковых кресел, она мешала им наслаждаться представлением. Гневно обведя взглядом всех ближайших зрителей, Эмили для пущей серьезности положила руки на широкие, мощные бока и во весь голос, так, чтобы больше ни у кого не возникло желания высказаться, с насмешкой заявила:

– Тише? Ха-ха-ха! Какое на хрен уважение я должна к вам испытывать?! Кто вы мне?! Сидите тут и сопли жуете, глядя на шоу толстяков! Фу-у-у, – как можно брезгливее скривила носик Эмили. – Да это просто жалкое зрелище для придурков!

Не обращая внимания на шоу, которое устроила Эмили, певцы на сцене продолжали петь. Некоторые зрители также старались не смотреть на невоспитанную девицу. Остальные присутствующие почувствовали себя настолько оскорбленными, что даже ощутили некое единение.

– Какая нахалка! – выкрикнули одновременно разрумяненная женщина, поправляя очки в черной роговой оправе, и средних лет дамочка в белоснежном жабо. Пригладив зачесанные назад волосы, она недовольно одернула поясок на черном платье и, косо поглядывая на Эмили, продолжила слушать оперу.

– Кто пустил эту невоспитанную девицу? Где охрана? – возмутился мужчина, нервно приглаживая тонкие волоски, намазанные блестящим гелем, отчего его голова казалась еще меньше, а торчащие мясистые уши напоминали плюшевые локаторы.

– Молодец, пончик! – поддержал Эмили прыщавый парень. Нервно перекинув ногу на ногу, он даже подпрыгнул в кресле, с интересом наблюдая, чем же закончится это выступление.

– Какая она молодец? – толкая парнишку локтем в грудь, возмущенно выпалила женщина бальзаковского возраста.

– Пошла отсюда, толстуха! – поддержал женщину усатый мужчина, делая вальяжный жест рукой.

– Да, да, проваливай, – пропищала вслед за усатым мужчиной лощеная брюнетка, недовольно скривив накрашенные яркой красной помадой пухлые губы.

Предел терпения Эмили был исчерпан. Диалог с присутствующими она продолжила с помощью жестов, выпрямляя по очереди пухлые средние пальцы, больше походившие на две сосиски.

Понимая, что этим снобам бесполезно что-либо доказывать, Эмили решила, что пора удирать. Под неодобрительный гул зрителей она стала протискиваться между рядами по направлению к выходу. Сгоравшей от стыда Розали ничего не оставалось, как последовать вслед за дочерью.

– Какой позор! Как ты могла? Я и сама больше ни разу не приглашу тебя! Ох! Ох, подожди, дай отдышаться, – тяжело выдохнула Розали, опираясь о колени. – Уфф, вроде прошло. Скажи мне на милость: зачем ты показывала им средние пальцы?! А вдруг там были знакомые?! Или друзья?! Что они теперь о нас подумают?! Мало того, что у Стентонов дочь похожа на рождественский пудинг, так ещё и не умеет себя вести в приличном обществе! Позор! Какой позор! – она трагично воздела руки к красному потолку коридора.

Не обращая внимания на тираду матери, Эмили ласково взяла ее под руку и не спеша повела в гардеробную, чтобы забрать их плащи. Анализируя инцидент, девушка в какой-то момент начала сожалеть о своей несдержанности. Но вспомнив недовольные физиономии оскорбленных зрителей, обидные слова, брошенные в ее адрес, тут же отбросила все сожаления, убеждая себя, что только так и никак иначе нужно отстаивать собственный взгляд на искусство.

– Мама, я всего лишь показала людишкам в зале, что о них думаю, не более того. Тебе самой не надоело каждые выходные мотаться сюда? Теперь я понимаю, почему отец перестал с тобой ходить на подобные мероприятия.