Хабиб Ахмад-заде - Шахматы с Машиной Страшного суда

План был неизменно успешен, за исключением дня, когда Парвиз пренебрег необходимостью прятаться в убежище и получил вражеский осколок в глаз. И навсегда после этого он остался без одного глаза. Гасем позже говорил, что Парвиз был слишком слаб от голода, едва на ногах стоял, потому и замешкался. Он, мол, сорок восемь часов не ел. Не есть сорок восемь часов? Я до сих пор не понимаю, как это, будучи водителем кухонного фургона, можно столько голодать?

– …Мотоцикл? А он был исправен.

– Но я сам всё утро с ним возился, так и не завел!

– Ремонтник сказал, свеча была наполовину выкручена. Ты свечи трогал?

Вопрос Амира меня рассердил.

«Зачем мне было свечу выкручивать?»

– А как ты узнал, что мотоцикл исправен?

– Его привез один из парней мастерской. Сказал, что владелец просил закончить ремонт к вечеру и доставить.

Амир и Асадолла смеялись. А я, кажется, начал понимать, в чем дело. Утром, после того, как я проснулся, пожалуй, единственным, кто подходил к мотоциклу, был Парвиз. Значит, это его рук дело.

«И поделом тебе, шайтан, ранение, помучайся с ним, поймешь, во что играешь!»

В небе не было месяца, и тот большой окоп или котлован, где располагались минометчики, освещался только светом редких звезд, что видны были сквозь застилающие небо клубы дыма. Освещение, достаточное лишь для того, чтобы отличить большой темный предмет от большого светлого.

Устроенный минометчиками котлован напоминал лунные кратеры: выемка в земле, а вокруг кольцом бруствер, и торчат стволы минометов, каждый на двух подпорках, высотой в рост среднего человека, на толстой стальной опорной плите. Сама эта плита, с тремя острыми шипами, плотно сидела на земле, принимая на себя отдачу от минометных выстрелов.

Мы расселись: Амир на бруствере, я и Асадолла на черных крышках зарядных ящиков. В этой огневой точке было два 120-миллиметровых миномета, стрелявшие попеременно. Количество минометчиков, выдвинутых сюда, менялось в зависимости от обстановки. Но мне сейчас было не до этого. Я был голоден и зол. На то немногое, что сообщил во время поездки Асадолла, я вообще внимания не обратил.

Амир, играя гильзой от вышибного патрона, начал говорить:

– Вчера дивизионная артиллерия потеряла одно орудие. Три дня мы уже не работаем никакой артиллерией. Совершенно непонятно, что мы навлечем на свои головы, если начнем стрелять.

– Всё очень просто! – сказал Асадолла. – Вся эта рассказанная майором схема с радаром действует в интересах наблюдателей. А двух-трех минометчиков отправить на кладбище – тут разве есть что-то новое?

Никто не рассмеялся шутке Асадоллы, и во всё остальное время совещания он предпочел просто слушать. Кто-то из парней с зажженным фонариком вышел из-за домов справа. И, хотя он старался направлять фонарик вниз, все-таки отблески от асфальта освещали стены домов. Словно чернота дверей и стен втягивала в себя частицы света.

– Значит, нам стволы зачехлить и сидеть, лапу сосать?

Этот мой вопрос, кажется, всех ошеломил.

А свет фонарика приближался.

– Интересное дело! – произнес Гасем.

– Какое именно? – спросил Амир.

– Послушай, – продолжал Гасем. – Пока наше орудие не стреляет, ничто ему не угрожает. Но одного выстрела достаточно, чтобы местоположение засекли. А когда засекут?..

Всем нам был ясен ответ. Поэтому никто его не произнес вслух. Гасем продолжал:

– Удивительная ситуация. Отсутствие нашего огня означает инициативу в руках противника. А огонь наш – вроде самоубийства. Установка их прямо чудодейственная…

Я вспомнил свой разговор с Амиром и сравнение с лягушкой. Пока муха не шевельнется, лягушка ее не видит. Но с первым же движением мухи выстреливается длинный и липкий лягушачий язык, и муха попадает в зеленую лягушачью пасть!

На миг мне показалось, что мы, точно как неподвижные мухи, сидим в широком минометном окопе, а электронная лягушка на той стороне реки караулит наш выстрел.

– У меня есть мысль, – сказал Гасем. – Не знаю, получится или нет.

Все молчали.

– Если уменьшить этот минометный окоп, тогда, может, и получится.

– Господин Гасем! Поясните, мы пока не понимаем.

Лицо Гасема теперь озарилось светом фонарика. Это к нам присоединился Мухаммад, молоденький паренек арабского происхождения, некоторое время назад он стал радистом Асадоллы.

– Разве майор не говорил, что погрешность радара пять метров?

– Это не майор говорил – в письме было.

– Тогда вопрос ясен. Слушайте меня! Или нам остается сидеть, сложа руки, и мучиться страхом, который закончится разгромом, или мы стреляем, и нас уничтожают.

– Нет, в первом варианте можно немного помешкать: вдруг мы его засечем на том берегу?

В ответ на эту реплику Амира Гасем рассмеялся.

– Согласен! Два дня, что мы будем уменьшать минометные окопы, ты с твоим напарником ищите, может, найдете. Хотя разве известно, как он выглядит?

Гасем был прав. Мы даже силуэт радарной установки не знали. Может, он похож на другие радары, с крутящейся тарелкой. Я попытался представить себе эту тарелку, замаскированную на том берегу в переломанных пальмах и тростниках, и как я ее ищу с какой-то высокой точки наблюдения.

«Может, пристань и эти одноэтажные строения?»

Нет, нужна другая точка.

Я повернул голову в сторону нефтекомбината. Взорванные хранилища сильно дымили, и дым их северо-западным ветром несло над пограничной рекой на ту сторону.

«Может, одна из высоких точек на нефтезаводе?»

Но дым там застилал видимость. Нужно было искать что-то другое: высокое здание, наверху которого можно оставаться долго и в бинокль исследовать пальмовые рощи и уходящую в бесконечность пустыню позади их.

– План мой таков! – продолжал Гасем. – В течение двух дней – не более чем двух! – вы двое находите радар. Если нет, мы вынуждены будем вновь начать огонь, но уже с новой целью…

– Здание инженера! – воскликнул я.

Все повернулись ко мне, а Мухаммад прямо осветил мое лицо фонариком. Мухаммад! Он был единственным здесь, кто всегда в полном молчании слушал других – о нем же самом я ничего не знал. По большей части он сидел в одиночестве где-нибудь в уголке и чуть слышно бормотал айаты Корана. На губах его, как правило, все видели спокойную улыбку, что само по себе в наших условиях граничило с чудом.

Свет фонаря резал мне глаза.

– Убери свет, дорогой! – попросил я его. – Я говорю о том месте, где можно сделать наблюдательный пункт. Один из сумасшедших дружков Парвиза живет в этом обгорелом семиэтажном здании. Я завтра с раннего утра займу там позицию.

Асадолла выглядел каким-то растерянным. Он чувствовал, что всё, что говорится, представляет некую угрозу для него и его парней. Гасем встал на ноги и, взяв фонарь из рук Мухаммада, небольшой щепочкой на ровном участке земли сделал ямку.