Кейт Аткинсон - Жизнь после жизни

«Нет, не управятся», – ответила Сильви; на том и порешили.)

Для Бриджет шапочка оказалась великовата и постоянно сползала на глаза. Вот и сейчас, шагая к дому по лужайке, Бриджет вдруг споткнулась оттого, что на миг ослепла по милости этой шапочки; балаганного падения чудом удалось избежать, и все потери свелись к серебряной сахарнице и щипцам, которые взмыли в воздух, разбрасывая вокруг кусочки сахара, будто слепые игральные кости. При виде такого конфуза Морис чуть не лопнул со смеху, и Сильви сказала: «Не глупи, Морис».

Она смотрела, как Боцман и Урсула подбирают рассыпанные кусочки сахара: Боцман – большим розовым языком, а Урсула – благовоспитанно, капризными щипцами. Боцман глотал сахар торопливо, не разгрызая. Урсула подолгу сосала каждый кусочек. Сильви подозревала, что Урсуле на роду написано быть белой вороной. В родительской семье Сильви была единственным ребенком, и сложные отношения между собственными детьми часто внушали ей тревогу.

– Приезжай в Лондон, – ни с того ни с сего сказала Маргарет. – Погостишь у меня пару дней. Мы чудесно проведем время.

– А дети? – растерялась Сильви. – Тем более у меня маленький. Не могу же я их оставить.

– А почему, собственно? – встряла Лили. – Разве нянюшка не справится?

– Нянюшки у нас нет, – ответила Сильви.

Тут Лили обвела глазами сад, будто надеясь высмотреть няню среди цветущих гортензий.

– Да и зачем она мне? – добавила Сильви. (Или воздержалась?)

Материнство стало ее обязанностью, ее судьбой. За неимением другого (а чего еще желать?) – ее жизнью. Сильви прижимала к груди будущее Англии. Не так-то просто найти себе замену, если, конечно, твое отсутствие хоть чем-нибудь отличается от присутствия.

– Я ведь кормлю грудью, – продолжила Сильви.

Женщины потеряли дар речи. Лили невольно положила руку себе на грудь, словно защищая ее от посягательств.

– Так заведено от Бога, – сказала Сильви, хотя с утратой Тиффина утратила и веру в Бога.

Ей на помощь пришел Хью. Размашистым, целеустремленным шагом он пересек лужайку, весело спросил: «Ну, что тут у вас?» – подхватил на руки Урсулу и стал подбрасывать ее в воздух, но она поперхнулась куском сахара. С улыбкой обернувшись к Сильви, он сказал:

– Твои подруги. – Как будто она забыла, кто они такие. – Вечер пятницы, – Хью опустил Урсулу на траву, – труды дневные подошли к концу, и солнце, как я вижу, вот-вот скроется за изгородью. Не желаете ли, прекрасные дамы, перейти от чая к чему-нибудь покрепче? К джину со специями, например?

Хью, у которого было четыре сестры, в обществе женщин чувствовал себя свободно. Одного этого хватало, чтобы завоевывать их симпатии. Сильви знала, что ему свойственно не флиртовать, а опекать, но порой задумывалась, куда может завести такой успех. А возможно, уже завел.

Мориса и Памелу удалось примирить. Сильви поручила Бриджет перенести столик на небольшую, но удобную веранду, чтобы дети поужинали на воздухе: гренки с икрой сельди и какая-то розовая масса, колыхавшаяся от малейшего движения. Это зрелище вызвало у Сильви приступ дурноты.

– Детский стол, – любовно произнес Хью, наблюдая за ужином своего потомства. – Австрия объявила войну Сербии, – продолжил он светским тоном, и Маргарет сказала:

– Как же это глупо. В прошлом году я ездила на выходные в Вену – там было изумительно. Отель «Империал» – знаете, наверное?

– Понаслышке, – ответил Хью.

Сильви знала не понаслышке, но промолчала.

День подернулся прозрачной паутинкой. Сильви, легко покачиваясь в алкогольном тумане, вдруг вспомнила о роковом пристрастии отца к дорогому коньяку, хлопнула в ладоши, будто убивая надоедливую мушку, и воскликнула: «Дети, спать пора!» – после чего стала смотреть, как Бриджет неуклюже толкает по траве тяжелую коляску. У Сильви вырвался вздох, и Хью помог ей подняться с кресла, а потом потрепал по щеке.

Она распахнула настежь крошечное оконце верхнего света в спальне малыша. Эту комнату называли детской, хотя она представляла собой не более чем закуток под стрехой, совершенно не подходящий для новорожденного, потому что летом там было душно, а зимой холодно. Как и Хью, Сильви считала, что детей нужно закалять с малых лет, дабы впоследствии они могли противостоять ударам судьбы. (Потеря чудесного дома в Мэйфере, любимого пони, веры во всеведущего Господа.) Устроившись в особом кресле с бархатным чехлом на пуговицах сзади, она кормила Эдварда.

– Тедди, – любовно нашептывала она, пока ребенок сосал грудь, причмокивал и, насытившись, потихоньку засыпал.

Больше всего Сильви любила своих детей в младенчестве, когда они еще гладенькие и чистые, как розовые подушечки на лапках котенка. Но этот малыш был необыкновенным. Она поцеловала его в пушистое темечко. В воздухе плыли какие-то слова.

– Все хорошее когда-нибудь кончается, – говорил Хью, сопровождая Лили и Маргарет в дом, к накрытому столу. – Полагаю, миссис Гловер, поэтическая натура, запекла нам электрического ската. Но прежде не угодно ли вам осмотреть мою дизель-генераторную установку?

Дамы щебетали, как глупышки-школьницы.

Урсулу разбудили восторженные крики и аплодисменты.

– Электричество! – услышала она возглас одной из материнских подруг. – Какое чудо!

Спала она в мансарде, в одной комнате с Памелой. У них были одинаковые кровати, разделенные лоскутным ковриком и прикроватной тумбочкой. Памела во сне закидывала руки выше головы и часто вскрикивала, как от укола булавкой (излюбленная пытка Мориса). За стенкой с одной стороны спала миссис Гловер, храпевшая как паровоз, а с другой стороны – Бриджет, которая всю ночь бормотала. Боцман спал у девочек под дверью, ни на миг не теряя бдительности даже во сне. Иногда он тихонько скулил, не то от удовольствия, не то от страданий. В мансарде было тесно и беспокойно.

Позже Урсула проснулась еще раз, когда гостьи собрались уходить. («Уж больно чуткий у нее сон», – приговаривала миссис Гловер, словно это было изъяном, который необходимо исправить.) Выбравшись из кровати, Урсула пошлепала босиком к окну. Если бы она залезла на стул и высунула голову, что категорически запрещалось всем детям, то увидела бы, как Сильви и ее подруги идут по лужайке, а платья их мотыльками трепещут в наступающих сумерках. Хью поджидал у задней калитки, чтобы деревенской дорогой проводить дам к полустанку.

Время от времени Бриджет водила детей на станцию встречать отца – тот возвращался с работы поездом. Морис говорил, что, когда вырастет, станет машинистом, а может, исследователем Антарктиды, как сэр Эрнест Шеклтон, который как раз готовился к отплытию в свою великую экспедицию. А может, просто банкиром, как папа.

Хью работал в Лондоне, куда они изредка ездили всей семьей, чтобы вечером чопорно посидеть в гостиной у бабушки, в Хэмпстеде; задира Морис и Памела играли на нервах Сильви, отчего на обратном пути она вечно пребывала в мрачности.