Тони Бэар - Большие бульвары

– Не знаю. В последний раз я зажигал его несколько лет назад. – Макс задумался, что-то вспоминая. – Я тогда устроил здесь вечеринку. Одна молодая особа стала бросать в огонь сначала всякие мелочи: то фантик, то печеньице, то бумажную салфетку. Постепенно она вошла во вкус и плеснула в камин свою водку. Вспыхнуло голубое пламя, и девушка осталась без бровей и ресниц. Во хмелю она решила, что это классно, и весь остаток вечера строила из себя Елизавету I. Но на следующий день она позвонила вся в слезах и обвиняла меня, что я ее изуродовал. Огонь я больше не разводил.

– Совсем без башни девка! – восхитился Симон. – И как они, отросли?

– По последним сводкам новостей, пострадавшая полностью оправилась. Ну как, проголодались? Я тут кое-что приготовил…

Сардины под маринадом были просто изумительные, хотя Макс и уверял, что соус перестоял. Дория только теперь поняла, насколько проголодалась, ведь с утра она только сэндвичем перекусила, а потом погрызла попкорн у Карима. Она положила себе еще риса с хорошей ложкой соуса, словно спеша обогнать других едоков. Макс смотрел на жадно насыщающуюся дочь с нескрываемым беспокойством:

– Тебя Фред голодом морил!

– Вовсе нет! Просто аппетит разыгрался. Сегодня у меня был насыщенный день. Чувствую, что от всех этих событий я психологически повзрослела.

– И эта похвальная зрелость к тебе пришла разом, в один день?

– Точно! Я сегодня приняла важное решение: мои следующие отношения будут прочными или их не будет вовсе. Больше не хочу заведомо обреченных связей с ненадежными мужчинами.

– Молодец! – одобрил отец, подкладывая ей рыбы. – Теперь, как только мужчина к тебе подойдет, сразу переходи на другую сторону улицы!

– Ты хочешь сказать… какой-нибудь мужчина вроде тебя? Бабник, игрок, гуляка и бездельник? – спросил Симон.

Да, Симон был молчалив, зато всегда говорил именно то, что думает.

– Прошу прощения, я всю жизнь трудился в поте лица, я и теперь еще работаю! – Макс парировал этот выпад с улыбкой.

– О’кей, бездельника беру назад, – кивнул Симон.

– Если не считать лени, описание довольно точное… – признал Макс.

– Знаете, кто меня сегодня пригласил в кафе? – поспешила спросить Дория, чтобы сменить тему. – Саша, наш сосед. Он ужасно симпатичный, и он гораздо серьезнее, чем можно подумать. Мы целый час проговорили о работе.

Макс еле сдержал стон:

– Ты хочешь сказать, он тебе нравится?

Дория слегка замялась, но затем твердо ответила:

– Поверьте, под маской донжуана на самом деле скрывается человек тонко чувствующий и целеустремленный. Я считаю, он далеко пойдет… Ну ладно, если честно, я на него запала.

Симон с Максом переглянулись. Говоря о своей зрелости, Дория явно поторопилась с выводами.

После ужина Дория принялась распаковывать вещи, которые она собрала всего несколько часов назад. Отец сделал в ее комнате некоторую перестановку, так что интерьер кабинета по сравнению со вчерашним днем несколько преобразился. Макс постелил на паркет тканый восточный ковер и убрал с пола картины. На стену он повесил полотно Анри Беро: вид бульвара Итальянцев с театром «Водевиль» на первом плане. Ротонда здания, ныне превратившегося в кинотеатр «Гомон Опера», была вполне узнаваема. С письменного стола исчезли бумаги, кровать была покрыта широкой цветной шелковой шалью. Дория села в кресло «Кост» дизайна Филиппа Старка, которое отец купил в восьмидесятые годы на распродаже мебели после закрытия знаменитого кафе на площади Инносан. Комната выглядела уютно и богемно. Дория положила на большой письменный стол ноутбук и айпад, убрала в стенной шкаф одежду. Она задумалась о том, что делать со своими фотографиями, сделанными Фредом, и решила оставить их в чемодане. Все, кроме большого черно-белого портрета, который она очень любила. Дория приколола его кнопками над кроватью. Вот, пожалуй, и все. Накопившаяся за день усталость придавила ее, как тяжелое одеяло. Перевалило за полночь, в стекла стучал разыгравшийся на улице дождь.

Дория открыла окно, чтобы подышать свежим воздухом: у нее кружилась голова. Она и забыла, как отец умеет пить! Похоже, зря она попыталась за ним угнаться. Напротив, в подъезде «В», горело только одно окно: в этой комнате все еще работал за столом брюнет с безупречно зачесанными на косой пробор волосами. Это была не та очаровательная волнистая прядь, которая игриво закрывает один глаз и которую откидывают, небрежно на нее дуя. Нет, это была безукоризненно послушная прядь, которая держалась сама по себе. Дория задумалась, над чем этот человек может работать в такое время и с такой сосредоточенностью. По форме его стола и лампы она предположила, что он, скорее всего, архитектор. Может быть, он как раз сейчас чертит планы парикмахерского салона, специализирующегося на идеально прямых проборах? Почувствовав на себе чужой взгляд, мужчина поднял голову. Дория увидела лицо с идеально правильными чертами и квадратной челюстью. Секунду он разглядывал ее, затем снова погрузился в свою работу. Дория резким движением захлопнула окно.

В соседней комнате Симон настороженно прислушался в надежде, что его тетя быстро заснет. Накануне, прижавшись ухом к стене, он услышал, что она стала тихонько похрапывать сразу же, как потушила свет. Но эту удачу Симон приписал пережитому ей волнению. Бедняжка Дория, наверное, так утомилась сегодня, что уже заснула. Но Симон понимал, что не каждый вечер его ждет такое везение. Если она так же, как и он сам, допоздна сидит за своим компьютером, его ждет возвращение в страну бессонницы. Симону с детства было трудно заснуть. Ребенком он боялся наступления ночи. Время отхода ко сну всегда вызывало в нем безотчетную тревогу, о которой Симон никому не говорил, даже матери. Переезд к деду, каким бы неприятным он ни казался ему вначале, имел огромное преимущество: он решил эту проблему. В этой квартире Симон мог спокойно предаваться единственным двум занятиям, которые помогали ему заснуть: выкурить косячок травы и заняться онанизмом. Эти «снотворные» ни с чем не могли сравниться. После этого каждодневного, вернее, ежевечернего ритуала ему оставалось только нырнуть под одеяло и забыться блаженным сном. Симон не мог нарадоваться, но теперь все могло быть нарушено внезапным появлением Дории.

Ладно еще, если она учует травку, – страшно, что она может что-нибудь услышать! Симон почувствовал, как загорелись уши и покраснели щеки от стыда, едва он успел подумать о том, что произойдет, если у него случайно вырвется стон.

Симон решил дождаться, когда Дория заснет, и, чтобы убить время, начал, не торопясь, чистить зубы. В зеркале ванной он заметил, что его волосы сбились на правую сторону, провел пятерней по липким от геля прядям, пытаясь их выровнять. Пора бы помыть голову… Ладно, завтра. Симон попытался вспомнить, не весь ли день он провел с такой прической, и улыбнулся себе в зеркале. У него вырвался смешок. Ну и дурацкий же у него вид с этой прической под телепузика. Он прыснул с полным ртом зубной пасты. Голова кружилась. Стало быть, он сегодня выпил лишнего в компании деда и тетки. Извращение какое-то! Макс, несмотря на свой возраст, по части выпивки мог дать фору кому угодно. После виски он открыл бутылку шабли к рыбе, а затем бруйи, чтобы воздать должное сыру. Возвращаясь в спальню, Симон с удивлением подумал, что в конечном итоге это был хороший вечер. Сардины оказались ничего себе, есть можно, хотя он и опешил, увидев плавающие в красном соусе белые кусочки.