Колин Оукли - Когда я уйду

Я беру коробку сырных крекеров из пакета на стойке. Неестественно оранжевые крекеры на красном фоне коробки так и манят. Когда-то я их любила. Я просовываю палец под наклейку на крышке коробки и открываю пластиковый пакет внутри. Стою посреди кухни и ем один крекер за другим, пока Сэмми деловито разбирает продукты.

– Не понимаю, как ты можешь есть все это и оставаться тощей, – говорит она. Я вижу, что она держит пачку печенья «Орео» и баллончик со взбитыми сливками – любимый перекус Кейли. Она ест все это вместе. Я по меньшей мере миллион раз наблюдала, как она осторожно украшает сливками каждое печенье и набивает живот, и морщила нос при виде лакомства, сплошь состоящего из углеводов и химических пищевых добавок.

– Я много хожу, – объясняю я. Следовало бы добавить, что я обычно не ем этого. Не хочу, чтобы она считала меня одной из тех, кто гордо откидывает волосы назад и объявляет: «У меня просто хорошие гены».

Вместо этого я добавляю:

– И занимаюсь йогой.

Сэмми словно читает мои мысли:

– Должно быть, генетика.

Кладет «Орео» на полку в кладовой и дергает себя за пояс брюк.

– Потому что я езжу на байке каждый день и не сбросила ни фунта.

Я начинаю хрустеть очередным крекером и делаю вид, будто задумалась над ее словами. Но на самом деле смотрю на ее груди и думаю, что они похожи на две пышные подушки, а живот – на облако.

И вдруг понимаю, как устала. О, так устала. Не могу ли я прилечь на нее? Всего на минутку.

– Дейзи?

Она как-то странно смотрит на меня.

– Ты о’кей?

Хорошо бы люди перестали задавать мне этот вопрос. И вообще, что означает «о’кей»? Это даже не настоящее слово. И в «Скраббле» не считается.

– Просто устала, – говорю я вслух.

– Ах, бедняжка! А я все болтаю и болтаю. Сейчас оставлю тебя в покое. Все равно завтра рано вставать. Я пообещала Карлу утром выйти в его смену. У него встреча в Национальной стрелковой ассоциации или что-то в этом роде. Так или иначе, он отдежурит за меня в субботу. Рада была с ним поменяться. Студенты по уик-эндам – ну, чисто дьяволята!

Я рассеянно гадаю, должна ли знать, кто такой Карл.

После ухода Сэмми я вспоминаю, что забыла поблагодарить ее за помощь с продуктами. И эта забывчивость вызывает во мне невыразимую грусть. Она так добра. Может, стоит выйти, постучаться к ней и поблагодарить? Но сорок шагов между нашими домами кажутся сорока милями.

Я ставлю коробку с крекерами назад на стойку. Почти половина благополучно перекочевала в мой желудок. Но я по-прежнему умираю от голода. А потом вспоминаю про стейки, которые купила у мясного прилавка. Большие, красные, на косточке, с белой каемкой жира.

У меня текут слюнки. Не помню, когда в последний раз ела мясо.

Я открываю морозилку и вынимаю белый бумажный пакет, который Сэмми положила на вторую полку, а не в отделение для мяса.

Конфорка со щелчком загорается синим пламенем, и я накрываю ее чугунной сковородой. Оставляю стейки шипеть и фырчать на горячей сковороде и иду в гостиную. Хочу музыки и водки. Не обязательно в этом порядке. Водка была моей обычной выпивкой на последнем курсе. Водка и «Ред булл». Клюквенная. Водка и «Рейнбоу спрайт».

Но сегодня я наливаю неразбавленный «Абсолют», который мы держим для вечеринок, в высокий стакан, с выгравированной буквой R. Набор из четырех стаканов был свадебным подарком от тетки Джека.

Я набираю в рот прозрачной жидкости и начинаю кашлять и задыхаться, когда она прожигает дорожку вниз по моему горлу.

– Дейзи?

Джек стоит в арочном проеме между кухней и гостиной. Я не слышала, как он вошел.

– Готовишь стейки?

Я киваю. Глаза по-прежнему слезятся от водки.

Его лицо сразу гаснет, и все, о чем я думаю: не знаю, как, но он, должно быть, понял, что случилось со мной сегодня. Огненный скан ПЭТ. Четыре месяца. Все сырные крекеры, которые я только что съела.

Может, потому что связь между нами так глубока. Так сильна. И это облегчение. Потому что до этого момента я понятия не имела, как ему сказать.

Но больше мне не придется думать о том, как все сказать. Потому что он знает.

– Океееееей.

Он хмурится.

– Что сказал доктор? Я звонил тебе последние три часа.

Он не знает.

Я делаю еще глоток водки. На этот раз жжет меньше.

Он уставился на меня, очевидно, пытаясь сложить пазл, в который попал. Почему жена, которая годами не ела мяса, неожиданно жарит стейки в десять вечера в понедельник?

Именно так работает его мозг. Вечно трудится, стараясь понять. Его мозг – причина, по которой он три раза подряд завоевывал первое место на исследовательском симпозиуме ветеринарной медицины. Его мозг хорош для цифр, рассуждений и вычислений. Мой мозг, очевидно, годен только на то, чтобы выращивать опухоли.

Пока я размышляю, что ответить, неожиданно вспоминаю историю с герметиком и конвертиком и рассказываю ему.

Как и ожидалось, он смеется.

Потом я на одном дыхании выпаливаю все, что сказал доктор Сандерс. А может, и ошибаюсь. Может, вообще не дышу.

Он прекращает смеяться.

И кроме потрясенного молчания дом наполняется смрадом сгоревшей плоти. Я забыла про стейки.

Я просыпаюсь без двух минут три. Ощущение такое, словно рот набит ватой, а за ухом долбит острая боль.

Вода. Мне нужна вода.

Я вылезаю из постели и вслепую пробираюсь на кухню в темноте. Нащупываю ручку холодильника. Когда открываю дверцу, яркий свет на мгновение меня ослепляет.

Я жмурюсь, и пульсация в голове становится еще острее.

Дурацкая водка.

Я выпила еще два стакана, пока Джек трижды заставлял меня повторить все, сказанное доктором Сандерсом. Джек никогда не сталкивался с пазлом, который не может сложить, так что я понимаю: он пытается получить все члены уравнения, чтобы вычислить значение «икс».

– Ну конечно, ты пойдешь на операцию, – сказал он скорее себе, чем мне. – И химию. Что он там сказал насчет клинических методов? Какие именно?

Когда в ответ я что-то стала объяснять заплетавшимся языком, Джек сел на диван и открыл мне объятия. Я забралась в них, положила голову ему на грудь и закрыла глаза. От него пахло енотом.

Я залпом опрокидываю целый стакан воды и наливаю еще. Ставлю кувшин на верхнюю полку и отпускаю дверцу.

Она медленно закрывается с тихим «ХЛЮП».

Хотя в кухне гуляет сквозняк, а на мне только длинная футболка и трусики, все равно невыносимо жарко. Пол манит меня, как бассейн в солнечный летний день, и я позволяю своему телу погрузиться в лужу. Вытягиваюсь и прижимаюсь щекой к холодной плитке.

Сомон. Так называл этот цвет риелтор.

– Аутентично испанскому дизайну. Не Сальтильо, но очень хорошая имитация.

Когда мы вечером вернулись в его квартиру, Джек рассмеялся.