Мэри Маргарет Кей - Далекие Шатры

– Прошу прощения, – прохрипел окружной инспектор. – Ужасный кавардак. Боюсь, вы найдете, что дела здесь… в некотором беспорядке. Недисциплинированные попрошайки… Лучше, чтобы они продолжили путь по возможности скорее… пока не начнется массовое побоище. И еще надо позаботиться о мальчике… Джоти. Брат махараджи. Первый наследник. Прибыл вчера вечером. Должен вам сказать…

Мистер Картер попытался обрисовать Ашу ситуацию в целом и дать представление о проблемах и вопросах, требующих решения, но было ясно, что мысли у него путаются и язык не слушается, и в конце концов он послал за своим секретарем-индийцем, который бойко доложил о приданом, содержавшемся в двадцати окованных железом сундуках, и о значительной сумме наличных денег, выделенной на путешествие, достал списки с перечнем слуг и придворных, вьючных животных, палаток, продовольственных припасов и маркитантов, но признал, что цифры в них приблизительные и, вероятно, несколько ниже реальных. Даже на бумаге размеры свиты потрясали воображение: в нее входили артиллерийская батарея и два пехотных полка махараджи, а также двадцать пять слонов, пятьсот верблюдов, несметное количество лошадей и не менее шести тысяч сопровождающих.

– Не было никакой надобности посылать такую толпу. Бахвальство, вот и все, – хрипло прошептал окружной инспектор. – Но ведь он еще совсем мальчик. И семнадцати не исполнилось… Я о махарадже. Его отец умер два года назад, и это… это для него возможность похвастаться перед другими князьями. И перед нами, разумеется. Напрасная трата денег, но с ним бесполезно спорить. Трудный юноша… хитрый…

Похоже, молодой махараджа сопроводил сестер до границы своего княжества, а потом повернул назад и отправился на охоту, оставив громадную свиту на попечение окружного инспектора, имевшего приказ довести все сборище до Динагунджа, а там передать под ответственность капитана Пелам-Мартина из кавалерии разведчиков. Но ни его превосходительство губернатор Пенджаба, ни военное начальство в Равалпинди не представляли, насколько огромной будет свита. И не знали, что в последний момент она получит пополнение в лице десятилетнего брата махараджи, Джоти.

– Не знаю, зачем они его прислали. Хотя догадываюсь, – невнятно произнес окружной инспектор. – Несносный ребенок… До вчерашнего вечера я даже не знал, что он здесь… Лишняя головная боль. Ох, ладно… теперь за него отвечаете вы, слава богу! Сочувствую вам…

Надлежало выполнить еще много формальностей, и к тому времени, когда все они были улажены, день уже клонился к вечеру. Но больной мужчина настоял на своем немедленном отъезде – не только потому, что жаждал тишины, покоя и свежего воздуха, но и потому, что сознавал неизбежные трудности двоевластия. Дела в лагере больше его не касались, и чем скорее он уберется отсюда, тем лучше. Слуги перенесли мистера Картера в паланкин и потрусили с ним прочь по пыльной дороге, залитой светом предзакатного солнца, а Аш вышел из палатки, чтобы принять руководство лагерем.

Первый вечер прошел сумбурно. Едва лишь паланкин окружного инспектора скрылся из виду, его преемника осадила шумная толпа с требованиями выплаты жалованья, обвинениями в воровстве, грубости и прочих видах притеснения, с громкими жалобами по самым разным поводам: от неудовлетворительных условий проживания до конфликта между погонщиками верблюдов и махаутами. Такое поведение людей объяснялось просто: возраст и звание нового сахиба, сменившего Картера-сахиба, наводили на мысль о неопытности, и на основании одного только этого обитатели лагеря и отцы города пришли к заключению, что сиркар прислал почти оскорбительно некомпетентного представителя на роль «пастушьей собаки, снабженца и няньки». Посему они повели себя вполне предсказуемо, но уже примерно через пять минут поняли ошибочность своего первого впечатления.

«Я обратился к ним с речью, – так описывал Аш эту сцену в письме к Уолли, – и в самом скором времени нам удалось уладить все вопросы». Подобное описание, вероятно, не хуже любого другого, хотя оно не дает понятия о сильном впечатлении, произведенном словами и самой личностью Аша на шумное собрание людей в каридкотском лагере. Они никогда прежде не встречали сахиба, умеющего говорить на их языке столь свободно и красочно, как этот молодой сахиб, или вкладывать столько убедительности и здравого смысла в десяток четких коротких фраз. Немногие ангрези-логи, с которыми этим людям прежде доводилось сталкиваться, были либо вежливыми чиновниками, усердно, но безуспешно пытавшимися понять чуждую им точку зрения, либо менее вежливыми сахибами, приезжавшими с инспекцией или с целью поохотиться, которые легко теряли самообладание и кричали на них, когда были чем-то недовольны. Пелам-сахиб держался совершенно иначе. Он говорил с ними как многоопытный сирдар, хорошо знающий жизненный уклад своих людей и обычаи своего округа и привыкший к безоговорочному подчинению. Аш, как станет видно впоследствии, многому научился на полковых дурбарах.

Собравшиеся выслушали Аша и прониклись к нему приязнью: вот человек, который их понимает и которого они понимают. К тому времени, когда они свернули палатки и приготовились двинуться в путь, все предъявленные городскими жителями счета были оплачены, почти все спорные вопросы улажены, а Аш умудрился встретиться и обменяться любезностями с большинством высокопоставленных придворных из свиты, хотя не успел разобраться, кто есть кто, и запомнил лишь длинную череду из многих десятков лиц, каждое из которых на мгновение пряталось за ладонями, сложенными в традиционном индийском жесте приветствия. Позже он получит возможность узнать всех поближе, но сейчас самым важным было поскорее тронуться в путь. Совет поторопиться, данный окружным инспектором, казался разумным, и Аш решил вести огромную процессию со всей возможной скоростью и нигде не задерживаться более чем на одну-две ночи, чтобы не повторить допущенной в Динагундже ошибки, состоявшей в злоупотреблении гостеприимством местных жителей. Почти восемь тысяч людей и свыше четырех тысяч вьючных животных страшнее нашествия саранчи, и Аш ясно понимал, что без тщательно спланированных и продуманных действий они произведут на своем пути чудовищное опустошение и разорение.

В первый день похода он не смог уделить внимание отдельным людям, потому что постоянно ездил взад-вперед вдоль длинной колонны, оценивая ее численный состав, построение, возможную предельную скорость передвижения и таким образом бессознательно выполняя одну из ролей, упомянутых в разговоре с Уолли, – роль пастушьего пса. Особых трудностей у него не возникало, поскольку двигались они медленно. Растянувшаяся на милю колонна, окутанная облаками пыли, шла таким же неспешным шагом, как слоны, и часто останавливалась, чтобы отдохнуть, поболтать, побраниться, подождать отставших или набрать воды в колодцах у обочины дороги. По меньшей мере треть слонов несла поклажу, а все остальные – кроме четырех парадных слонов – везли значительное количество каридкотских солдат и причудливый набор оружия, включающий тяжелые железные пушки.