Ненад Илич - Дорога на Царьград

У меня вдруг из глаз потекли слезы.

– Процессии кружат по городу. Бродят люди по опустевшим улицам и молят о помощи Господа. От людей помощи больше нет. Лицемерные латиняне… А в Великой церкви [17] Так византийцы называли знаменитый храм Святой Софии – Премудрости Божией в Константинополе. служат непрерывно… Один наш монах недавно вернулся оттуда. Был на литии. Патриарх ведет, а могучий народ за ним бредет босоногий.

И когда все собрались в Святой Софии – и патриарх, и священники, и народ, и царь с обоими братьями, и обе царицы, царица-мать и жена царя, то служили чин почти четыре часа. Невозможно было найти ни одного лица, которое бы не было залито слезами, – Дабижив качнул головой, отер свои слезы и подлил нам вина, чтобы мы могли поднять тост.

– За православных мучеников, мой хороший…

Размышляя о том, действительно ли наше путешествие все еще имеет смысл, я не успел отпить и глотка, а у Дабижива снова переменилось настроение.

– Сейчас вот смотрю на Венецию, а не на Царьград. Отрекаются там люди от родных, от веры. Забыли о законах деспота Стефана и из расчета становятся католиками! Если бы их приютили, все бы в Дубровник переселились! Но и дубровчане не дураки. Держат их лишь до тех пор, пока не извлекут все серебро… А я бы им – как то когда-то делалось – ноздри повыдирал да поглядел бы, докуда они будут гнать!

Почти в отчаянии, Дабижив перевел разговор на сербов, бегущих из Сербии в Венгрию – как из-за турок, так и из-за невыносимой барщины (трудовых повинностей), которую насаждает Ерина со своими братьями. Он был уверен, что они там не сохранят веру предков. А затем Дабижив заговорил о чуме, злобствовавшей под Рудником. А потом опять переключился на ростовщиков Дубровника. А потом мы снова пили вино.

– Сатанинское отродье, хороший мой. Видят, что нам турки учиняют, да надумали нас склонить к унии. Чтобы папа нам бороды обрил.

При взгляде на его редкую рыжеватую бородку я не испытал страха великой потери, но все-таки согласился с ним. И, хотя многие вещи, которые он рассказывал о церкви, стали для меня полным откровением, я оставался уверен, что православие надобно сохранить любой ценой.

Дабижив много говорил об унии, о соборе во Флоренции, о растленных папистах. Для меня все эти темы были новыми, а мой собеседник рассказывал занимательно.

– Разврат прямо в церквях устраивают, в алтаре… А люди-то видят, что творят священники, так что неудивительно, что больше никто Церковь не почитает.

А нас да в унию. Мне тут рассказывали об одном монахе. Все повторяют его слова. В тот день, когда его избрали аббатом, он получил известие о том, что его наложница родила ему сына. На что Агрикола (а так его звали) сказал: «Сегодня я стал отцом дважды, да благословит Господь это событие!» Его разве что задушить и ничего другого!

Дабижив перекрестился; вместе с ним осенил себя крестом и я. И мы сошлись во мнении, что католиков погубит их нежелание отступить от целибата.

Мы пили и разговаривали, обсуждали светскую и церковную политику, и я не заметил, как пролетело время. Я много узнал от Дабижива, и мы в каком-то смысле сблизились с ним, и все же я и сам не знаю, почему вдруг в какой-то момент я решил поделиться с ним своей проблемой с золотым.

Едва я начал объяснять суть дела, как красноватые веки моего собеседника почти наполовину прикрыли его маленькие глазки. Дабижив быстро успокоился и удобно расположился на стуле, положив кисти рук на стол. Я почти раскаялся, что так открылся едва знакомому человеку.

И только тогда приметил, что его ноготь на указательном пальце совершенно синий. Видно, больно ударился им обо что-то.

Дабижив не выказывал интереса, но держался устрашающе неподвижно. Шевелились на нем лишь пучки его редких волос, так и не прилепившиеся к потному челу церковнослужителя.

Не желая обидеть его своими подозрительными измышлениями, я потянулся за рубашкой с сумой и достал золотой. Передавая его Дабиживу, я подметил, что глаза его устремились на прорези в монете. Он взвесил ее в руке, глядя на икону Св. Георгия, а потом вздернул брови и немного отстранил золотой от глаз – намереваясь прочитать, что на нем было написано.

– Это мог бы быть «талант». – Дабижив важно кивнул головой, торжественно поднес золотой к губам и попробовал его «на зуб». После чего так же спокойно и торжественно, словно забыв о моем присутствии, взял со стола ножик для пера и начал скрести им по золотому. Опять важно кивнул головой, отложил ножик и подбросил золотой в воздух так, чтобы тот упал на стол. При этом чуть наклонил голову, чтобы лучше слышать звук металла. Не удовольствовавшись одной попыткой, он еще раз подбросил золотой. И снова Дабиживу показалось этого недостаточно – тогда он приложил к столу ухо и бросил золотой так, чтобы тот упал у него перед носом. Пучки волос попадали ему на лицо. Дабижив зажмурился, потом открыл глаза, приподнялся и вернул мне золотой. Поправил рукой волосы и сказал:

– Видал я монеты, похожие на этот золотой… Он стоит… семнадцать дукатов!

Меня немножко смутило, что мой новый друг так легко уполовинил стоимость моего сокровища. Впрочем, кто знает, может, и я оценил его неверно. Может, в этом золотом было серебро. Видно же, что человек разбирается.

Дьякон Дабижив опять нам обоим подлил вина. И мы подняли тост за то, чтобы я успешно решил свое дело с золотым. Когда Дабижив услышал, что я иду в Царьград, он заметно воодушевился. При упоминании о моей спутнице, он полюбопытствовал, венчаны ли мы. И проявил достаточно понимания, когда я, запинаясь, попытался объяснить ему те особые отношения, в которых я находился со своей уснувшей красавицей.

Вот сейчас… Она вообще не шевелится и будто назло мне не хочет даже соломинкой пошелестеть. А как вчера вечером шелестело – как река…

Мы с Дабиживом не беседовали больше о политике и войне. Разговаривали больше о маленьких человеческих радостях. И, как мне кажется, Дабижив теперь говорил намного спокойнее и чаще давал мне возможность высказаться. Он принес третий кувшин вина. И я узнал интересные рецепты приготовления речной рыбы. Дабижив поведал мне также, как выше Смедерево рыбаки выловили сома длиною в две сажени. Подробно рассказал о кабанах, водящихся в округе, и о том, что даже он время от времени наслаждается охотой.

А затем мой собеседник повел разговор об искусстве. Он разглядел во мне человека с наклонностью к таким вещам. Дабижив встал из-за стола и вывалил из сундука серебряные кадила тончайшей работы и по очереди показывал мне их.

– Здесь только несколько вещиц; остальное – у митрополита, в городе…

У меня было ощущение, что меня оценивают, но я сдержанно показывал, что мне нравится, а что нет. Разговор стал несколько официальным и чинным. Как бывает, когда встречаются два специалиста.