Ненад Илич - Дорога на Царьград

Наше путешествие, конечно, несколько удлинится, но спешить нам некуда… Едва ли она забыла наставления Германа и то, что нас ждет в Царьграде, в месте встречи.

Моя ледяная сфинга [18] Сфинга – букв. «душительница». явно думала только о том, как бы меня проглотить. Спешка ее вообще не волновала.

Для пущей убедительности я решил пожертвовать одним из своих драгоценных листов бумаги. Я стал рисовать юго-западное направление пути, которым мы обойдем турецкое войско. Но мое чертежное мастерство ее не воодушевило. И все-таки я добился своего!

Вожатый каравана, готовящегося двинуться из Смедерево в Дубровник, направляясь к городскому таможеннику, остановился на мгновение как раз рядом с нами и, увидев мой чертеж, воспринял его как Божий знак!

Вожатому не хватало вооруженного сопровождения для перевозимого им ценного товара, и тут он наткнулся на человека, разбирающегося в картах, и размышлять долго не стал. Мы получили работу – в путь!

Хотя она продолжает источать ледяной холод, я уверен, что и она поняла – Бог с нами.

Вожатый вернулся. Похоже, он уладил с таможенником все проблемы, связанные с непроданным товаром, который нам предстоит вернуть в Дубровник. Торговцам не приходит в голову оставить свой товар туркам. Я немного подслушал разговор вооруженных присмотрщиков. Похоже, мы везем и приличное количество серебра, которое деспот запретил продавать в Смедерево. Из-за монетного двора. Сейчас, похоже, это больше никого не волнует. Кто знает, сколько сегодня торговцы извлекли из своих кошелей на взятки…

И они идут с нами. Всеобщее бегство.

Один, с куцей черной бородкой, исчез куда-то на некоторое время, а потом вернулся – переодетый в платье бедняка. И о чем они все думают. Что, если на нас кто-нибудь нападет в пути, его первым не… Думаю, ничего не случится. С нами Бог.

Мне смешно, что мы везем и красители!

А вот сомовину нет.

Пора трогаться в путь. Мы пойдем сначала в сторону Некудима, старого двора деспота. Мама ро́дная, и где же он находится? Мне, как картографу, следовало бы лучше знать маршрут. Помоги, Господи!

Мики аккуратно перевернул лист. Стараясь не повредить старые бумаги, он положил их лицевой стороной вверх. Слегка замедленно, как и пристало человеку, не спавшему всю ночь, священник взял бумаги из Гроцки и положил их рядом. Затем извлек дощечку и положил ее рядом с бумагами из Гроцки, и, наконец, не роясь в коробке, достал все остальные документы. Грубоватый, толстый, серовато-желтоватый лист, исписанный, как значилось в заголовке, в Коларах в 1737 г. Низко нагнувшись над получившейся экспозицией документов, Мики внимательно сравнивал почерк, ощупывал бумаги, выпрямлялся, чтобы посмотреть на них на расстоянии, при слабом свете свечи, снова нагибался. Не зная, какую бы еще процедуру экспертизы применить, он подносил бумаги к лицу и глубоко вдыхал воздух носом, как будто хотел засосать буквы прямо в свой мозг. Запах у всех стопок был одинаковый, немного затхлый. Одинаковыми были и язык, и необычное правописание. Но что удивительнее всего – похоже, что одинаковым был и почерк на всех документах, за исключением дощечки, на которой были высечены только большие печатные буквы.

Этот почерк не был каким-то особенным. Не красивый и не четко выписанный, без каллиграфических украшений и – вовсе не старинный. В нюансах он отличался в различных документах, и, тем не менее, неодолимо напрашивался вывод, что писал их все один и тот же человек. Определенно, это не почерк Дорогого Дьявола. Манера письма покойного соседа Мики была намного острей и нервозней.

Этот почерк был довольно обычным; где-то даже походил на почерк самого священника.

«Да, он, и правда, походит на мой почерк», – подумал Мики, и почему-то у него сразу похолодело сердце. В последнее время отец Михаило практически вообще не писал рукой. Все объявления в церкви он печатал на старой раздолбанной печатной машинке «Оливетти», а дома он давно уже пользовался компьютером в детской комнате. От руки он писал на листочках бумаги лишь какие-нибудь короткие записки. Большими печатными буквами, искривленными в спешке: имя усопшего, имя ребенка, которого хотели крестить, имя кума, имена тех, кто решил венчаться, оговоренное время отправления обряда и т. п.

Мики встал, подошел к комоду и взял чистый лист бумаги и авторучку.

Сложил лист бумаги, подложил на столик старую, частично порванную детскую книжку с картинками под названием «Приключения Шврчины» и в мерцающем свете медленно и почти что торжественно написал письменными буквами:

«Я – священник Михаило…»

«Господи, прости меня, грешного, это походит на начало завещания», – вздрогнул Мики и тут же отложил ручку.

Половинка белой свечи уже заканчивалась, а длинный фитиль потрескивал, завиваясь и выбрасывая то в одну сторону, то в другую слишком высокое пламя. По этой причине Мики опять поднялся и поискал в полумраке ножницы.

Подрезав фитиль, он снова сел за столик и, наконец, решился сравнить свой почерк с почерком на документах.

Почерки оказались очень и очень похожи.

«И все же они не одинаковые!» – громко заключил Мики и с облегчением отбросил записку.

Священник вздрогнул, поскольку не имел обычая разговаривать сам с собою. Вдобавок ему еще показалось, будто голос донесся из темного угла, за комодом. Из большой вазы в стиле Минской династии, в которой годами стояли сухие веточки вербы; но однажды они загнили и оказались в мусорной куче.

Внезапно Мики почувствовал себя совсем маленьким и одиноким. Огромные пузыри тишины вырывались из угла комнаты и наваливались на него, неслышно лопались, уступая место новым. Мики затошнило. Может, разбудить Веру? Но что ей сказать? То, что он прочитал, было ему известно и так. Только вот откуда?

Ощутив, как сильно забилось сердце, Мики схватил коробку и быстро перелистал остальные документы. Тысяча шестьсот какого-то – тот же почерк. Тысяча семьсот какого-то – тот же почерк. Тысяча девятьсот какого-то – тот же почерк… Везде один почерк!

Мики отложил коробку и снова схватил написанную им записку. А потом, почти обиженно, бросил ее на стол и бросился к телефону.

Но кому позвонить? Как лунатик, Мики раскрыл старую телефонную книгу с выпадавшими страницами. Отрешенно он пролистывал их, пока не наткнулся на номер Чеды и Звезданы. Чеда! Чеда поймет!

Мики набрал его номер. К телефону долго никто не подходил. Священник спохватился, что Чеда, скорее всего, спал. На улице уже занимался рассвет. Но в тот самый момент, когда Мики решил положить трубку, он услышал обезумевший голос Чеды.

– Да. Кто это?

– Чеда, это Михаило. Извини, что звоню в такую пору.

– Что случилось? – Чеда был в полной панике.