Уильям Дерезевиц - Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым

Вот – вечно недовольная окружающим миром Эмма, у которой было все; вот я, блуждающий в тумане досады и уныния; а прямо перед нами мисс Бейтс. Она с трудом перебивается, целиком зависит от чужой доброй воли, и впереди ее ожидает лишь одинокая нищая старость, но она счастлива. И речь ее, состоящая сплошь из женских мелочей, льется без остановки, подобно неиссякаемому потоку, лишь потому, что она, как и сама Остин, находит мир вокруг себя необычайно интересным.

Обращать внимание на все «мелочи жизни» означает замечать настоящее прежде, чем оно обратится в прошлое. Но в этом кроется и нечто большее. Обсуждая свои каждодневные дела (не просто вспоминая их, но проговаривая и проговаривая все детали снова и снова), одни и те же истории (сначала коротко, затем во всех подробностях; сначала в одном доме, потом в другом), герои «Эммы» утверждали собственное существование. Они плели паутинку сообщества, где вместо нитей тянулись разговоры. Они создавали мир, беседуя о нем.

А у главной героини опять ничего не получалось. Конечно, она любила посплетничать со своей драгоценной миссис Уэстон, но стоило мисс Бейтс появиться на сцене, как Эмма сбегала при первой же возможности, а уж письма Джейн Фэрфакс были для нее наказанием страшнее смерти. Самая умная, самая красивая, самая богатая и знатная из своего окружения, мисс Вудхаус считала, что заслуживает куда более интересную жизнь, чем та, которую она вела в Хайбери. Как плохой читатель, она искала лишь интриг и приключений, а в результате отдалилась от окружающих. И, в конечном итоге, даже от самой себя. Забавно смотреть, как героиня, безоговорочно уверенная в себе и своих суждениях, все время попадает впросак. Но причина этого совсем не забавна: Эмма не понимает себя, как не понимал себя и я. Она не чувствует собственных чувств и не знает, чего хочет.

В конце концов Эмме все же удается понять, что в обычной повседневной жизни куда больше радости и сильных впечатлений, чем она могла себе вообразить; куда больше удовольствий и переживаний, чем во всех мечтах и планах, что она лелеяла. В них Эмма лишь воображала чувства, которые на самом деле поджидали ее в старой доброй повседневности. И как только Эмма осознала все это, она сразу поняла, за кого надо выходить замуж. Я же наконец понял, к чему вело меня повествование. Любовная линия присутствовала здесь с самых первых страниц, но она была надежно спрятана – так же, как и сюжет, тоже искусно замаскированный. Лишь в последний момент все части сюжетной головоломки встали на свои места, словно металлические стружки, притянутые магнитом.

Эмма научилась жить реальностью, и, читая об открытиях главной героини, я ощутил, что и моя жизнь становится более весомой. Раньше мои дни незаметно пролетали мимо, но больше я не собирался их терять. Читая «Эмму», я научился воспринимать жизнь Гарриет Смит или Джейн Фэрфакс так же серьезно, как и они сами. Не примерять на себя увлекательные судьбы блистательных героев, не погружаться в гламурные будни знаменитостей и перипетии судеб выдающихся личностей, отчего незаметно начинаешь считать и самого себя важной персоной. А принять обычную жизнь обычных людей, единственное достижение которых – сам факт их существования. И это, наконец, заставило меня задуматься о собственной жизни.

Не то чтобы я совсем не принимал всерьез свои великие планы и амбиции – еще как принимал. А вот о чем я никогда не размышлял, так это о незначительных событиях, мимолетных ощущениях, из которых на самом деле состояла моя жизнь. Я вовсе не был Стивеном Дедалусом или Марлоу Конрада. Я был Эммой. И Джейн Фэрфакс. И мисс Бейтс. Не был я никаким мятежником, я был обычным дураком. Я не парил над толпой на недосягаемой высоте, а являлся частью этой толпы, простым человеком. Но, значит, я все-таки был личностью.

Всерьез задумавшись о себе, я впервые задумался и о мире вокруг. И поразился: до сих пор мне казалось, что я отношусь к нему так серьезно, так ответственно. Разве не я рассуждал о великих политических проблемах, социальной справедливости и светлом будущем? Разве не я часами спорил с друзьями, решая, как все должно быть устроено? Но все, о чем мы говорили, существовало лишь на словах и заключало не больше подлинных чувств, чем проекты Эммы по устройству чужих браков. Остин же научила меня серьезно относиться к своим словам; благодаря ей я понял, что такое настоящие моральные обязательства. Это когда ты берешь ответственность не за все мироздание, а лишь за небольшую его часть. То есть за самого себя.

Благодаря урокам «Эммы» моя жизнь обрела значимость, которой я раньше не ощущал. На меня снизошло озарение. Я вдруг оглянулся вокруг и увидел мир словно впервые: это был настоящий, реальный мир, а не набор каких-то отвлеченных понятий. Вода здесь и вправду мокрая, небо – действительно голубое, и иного мира нам не дано. Не случайно Вирджиния Вулф – самая проницательная читательница Джейн Остин – вкладывает в уста своего персонажа такие слова: «прожить хотя бы день – очень-очень опасное дело» [8] В. Вулф, «Миссис Дэллоуэй», пер. Е. Суриц. . Не потому, что жизнь опасна, а потому, что она быстротечна.

Мои тогдашние представления о литературе, как и многие другие представления о самых разных вещах, не пережили наших с Джейн отношений. Возлагая цветы на алтарь модернизма, восхваляя его высокомерные позы и громкие заявления о собственной философской значимости, я верил, что истинная литература обязана быть запретной и доступной лишь немногим: полной аллюзий, которыми щеголяет их учение, напичканной образами и символами, которые надо скреплять, словно кусочки гигантской мозаики. Книга, если она чего-то стоит, должна содержать истины – невразумительные, как метафизика, и неоспоримые, как библейские цитаты; должна сулить знания о природе языка, личности или времени. Модернизм был высшим искусством для избранных и, вероятно, самым снобистским литературным течением всех времен. Неудивительно, что я презирал толпу: я научился этому у Элиота и Набокова, ведь каждая строка их произведений выражала пренебрежение к обычным людям. «Эмма» опровергала убеждение, что искусство непременно должно быть сложным, порицала отношение к обществу, которое проповедовал модернизм. После знакомства с Джейн Остин я не разлюбил модернизм; просто я больше не считал, что это единственное течение, достойное существования; и уж точно он не являлся идеалом, ориентируясь на который, следовало строить свою жизнь.

Но как же быть с величайшим модернистским романом, книгой, сформировавшей меня как читателя, – «Улиссом» Джеймса Джойса? Любой филолог скажет вам, что «Улисс» также превозносит повседневность. Джойс стремился создать произведение, сравнимое по величию и размаху с шедеврами Гомера, Вергилия и Данте, вершинами западной литературы, но в центр событий он поместил не героическую фигуру Ахиллеса или Одиссея, а самого ничтожного человека, какого смог вообразить, – недотепу, рогоносца, нелюдимого неудачника, рекламного агента-еврея по имени Леопольд Блум. Эпическое великолепие романа заключается в символических лабиринтах, которые Джойс выстраивает вокруг него, начиная с заглавия. Незаметно для себя Блум становится Улиссом наших дней, а его путешествие по Дублину длиной в один день приравнивается к десятилетнему странствию среди богов и чудовищ, выпавшему на долю его прославленного предшественника.