Лара Эвери - Дневник моей памяти

• Людвиг Витгенштейн (прическа, прямой нос, глубоко посаженные глаза, проницательный взгляд)

• Сократ (какая у него борода!)

Я с самого начала предупреждала, что обойдусь без телячьих нежностей, но это неправда. Скорее всего, ты и сама догадалась, Сэм-из-будущего, но ко времени, когда ты это читаешь, ты, наверное, уже научилась запирать чувства на замок.

Я хочу Стюарта Шаха. Хочу Стюарта Шаха, сил моих нет!

Стюарт Шах (имя собственное, одушевленное): А, ладно, выкладываю все как есть.

Вот, представь. Перенесемся на два года назад. Ты, в знак осуждения капитализма, носишь стиль ретро (ладно: всякое старье ) – необъятные отцовские рубашки, обрезанные джинсы, мамины садовые башмаки на деревянной подошве, которые берешь без спросу. Зачитываешься статьями из National Geographic о том, что полярные льды тают и белые медведи покидают свои места обитания. Смотришь старые мамины диски с сериалом The West Wing . В тот самый день мисс Сиглер (она вела у вас углубленный курс английского) дала вам задание: ответить на вопросы к рассказу Фолкнера «Роза для Эмили», где старушка спит с трупом мужа. И вдруг…

Кто-то проносится мимо твоей парты. И пахнет от него так, будто он только что с улицы – понимаешь? Пахнет по́том, влагой, зеленью и свежей землей, и если с утра торчишь в четырех стенах с кондиционером, чувствуешь это сразу.

Ты поднимаешь глаза и видишь Стюарта Шаха.

Этого парня ты знаешь: он старше тебя на два года, учится в выпускном классе, вечно куда-то спешит и жует на ходу бутерброд. Высокий, стрижка по моде пятидесятых, влажные темные глаза, как речная галька. Ходит, как и ты, в одном и том же, только не в старье, а в черной футболке и черных джинсах, и выглядит сногсшибательно. Держится со всеми ровно, никого к себе не приближая. В весеннем школьном спектакле играл Гамлета.

А сейчас он склонился к мисс Сиглер и что-то ей вполголоса рассказывает, и уголки губ приподымаются в улыбке. Ты следишь за его руками: он опирается на стол, длинные тонкие пальцы подрагивают.

Мисс Сиглер тихонько ахает, ладонь ее взлетает ко рту. Весь класс отрывается от работы. Стюарт выпрямляется – руки на груди, взгляд в пол, с губ не сходит застенчивая полуулыбка.

– Можно я объявлю на весь класс? – просит разрешения мисс Сиглер, метнув взгляд на Стюарта.

Парень пожимает плечами, смотрит на ребят и неизвестно почему косится в твою сторону.

– У Стю только что вышел рассказ. В серьезном литературном журнале. У школьника! Вы подумайте… Боже!

У Стюарта вырывается смешок, он внимательно смотрит на мисс Сиглер.

– В Ploughshares мечтала бы печататься и я, ребята. Аплодисменты этому юноше!

Класс вяло аплодирует. Не хлопаешь только ты, потому что уставилась на парня во все глаза, дергая прядь волос. Ерзаешь на стуле, подаваясь вперед, ему навстречу. Оглядываешь его снизу вверх: туфли на шнуровке, джинсы, ремень, смуглую шею, мягкие губы, брови (черные, точно выведенные кистью), глаза. И ваши взгляды снова встречаются.

Тебя бросает в жар, ты сосредоточенно изучаешь свой список дел.

Стюарт уходит, и ты уже не слушаешь мисс Сиглер, а выводишь в блокноте буквы «С.Ш.»

На тренировке по дебатам ты расспрашиваешь о нем Мэдди, и она подмечает, что взгляд у тебя блуждает, пальцы выбивают нервную дробь, дыхание сбивается.

– Сэмми Маккой влюбилась, – смеется Мэдди.

– Мне просто интересно. Чисто профессиональное любопытство – как это, напечататься . – Слово-то какое! С хмельным привкусом, будто сладкий вишневый ликер. И означает оно, что взгляд Стюарта на мир так точен, проницателен, самобытен, что серьезные люди сочли нужным сообщить о нем миру.

А ты мечтаешь так же мастерски владеть словом. Нет, не рассказы писать, это не по твоей части, а в более широком смысле. Мечтаешь стать оратором (а потом – адвокатом), видеть широкую картину действительности, разлагать ее на составные части, а потом собирать, как головоломку, и находить верные решения, ответы на вопросы, и чтобы все было по справедливости. Мечтаешь учить людей тому, как надо, как правильно. Стюарт уже на этом пути, а ему всего восемнадцать.

В тот год он то и дело попадается тебе на глаза в школьных коридорах, и всякий раз он так и лучится. Ты же под разными предлогами отпрашиваешься пораньше на большую перемену, чтобы увидеть, как он одной рукой достает суши из пластмассового контейнера, принесенного из дома, а в другой держит New Yorker , или еще какой-нибудь журнал с умным названием, вроде Paris Review , или замусоленный томик в цветной обложке. Ты запоминаешь названия и тоже читаешь, чтобы мысленно видеть то же, что и он. Пару раз, то ли в школьном буфете, то ли где-то еще, он застает тебя с той же книгой и мимоходом кивает, и ты так волнуешься, что твой обед просится наружу.

Но чем дальше, тем чаще ты видишь его не в школе, а на заднем сиденье какого-нибудь джипа – по дороге на пляж, на вечеринку в Дартмут или к друзьям в Монреаль. Так и должно быть, ведь он же ЗВЕЗДА! А ты приходишь в школу пораньше и допоздна засиживаешься за уроками. Ты не ходишь на вечеринки, куда зовут его, не пишешь в школьный литературный журнал, где он редактор, не ищешь дружбы с девчонками, что пытаются привлечь его внимание громким смехом и откровенными нарядами.

В день его выпускного ты любуешься им из зала: он стоит между отцом и матерью, в темных очках, с улыбкой пожимает руки учителям, пытаясь удержать шапочку на голове. Недавно ты слышала, что и в другом журнале, куда он отправил свои рассказы, один отобрали для публикации. Мисс Сиглер говорила вашему классу, что писать Стюарт начал в вашем возрасте и мечтает опубликовать сборник, а когда-нибудь и роман, как знать? А теперь собирается в Нью-Йорк – у его родителей там квартира. В университет он решил не поступать, а целиком посвятить себя литературе – нашел дело по душе, и получается у него здорово, и никакие трудности ему нипочем. При мысли о нем тебя будто огнем обдает, и перед тем как он уедет насовсем, ты бросаешь на него прощальный взгляд: он снимает мантию, перекидывает через руку и исчезает в толпе.

То есть исчезает не навсегда, а до сегодняшнего утра. Именно так, Сэм-из-будущего. Прошло уже два года, и сегодня утром я видела его.

Я с Гаррисоном, Бетт и Дэви кормила глупых кур (неважно, чья очередь – кормить все равно приходится мне) – и вдруг Щен, позабыв свои щенячьи дела, припустил прочь с заднего двора, мимо дома, мимо нас, вверх по склону. Я немного прошлась за ним, глядя, как песик повернул в сторону шоссе и по привычке затрусил вслед за пешеходом. Наше узенькое, извилистое двухполосное шоссе теряется среди гор, машинам тут не разогнаться как следует, вот и ездят здесь на велосипедах, бегают трусцой, ходят пешком, иногда от самого Гановера, а оттуда минут двадцать ходу. На сей раз пешеход был в черной футболке и черных джинсах. Темные волосы, коричневые ботинки. Я сощурилась, чтобы лучше видеть – не обозналась ли?