Уильям Сароян - Папа, ты сошел с ума

– А тебе снилось что-нибудь, па?

– Ну, если говорить без утайки, – начал мой отец, – то этой ночью мне действительно снился сон, и я даже помню какой. Было раннее утро. Я шел по улице и вдруг увидел у самых своих ног целую пачку новеньких ассигнаций. Видно, кто-то обронил ее по дороге в банк. Я подумал, хорошо, если бумажки не однодолларовые, ведь тогда это всего лишь пятьсот долларов, а вот окажись бумажки по десять долларов, в моем распоряжении будет пять тысяч.

– Какими же они оказались, па? По доллару или по десять?

– По сто !

– Пятьсот бумажек по сто долларов?

– Вот именно.

– И сколько же это всего?

– Пятьдесят тысяч.

– Ух ты! И что же ты сделал с этими деньгами?

– Я проснулся. Иди-ка теперь умойся и давай завтракать.

Я умылся и сел за стол, и вскорости мой отец притащил из кухни горячую сковородку с чем-то и поделил ее содержимое между нами.

– Что это такое?

– Яйца Малибу.

– То есть?

– Яйца, приготовленные мною в Малибу.

– Из чего это?

– Прежде всего оливковое масло, ибо оливковое масло гораздо дешевле сливочного, оно полезнее для находящегося в процессе роста мальчика или мужчины и вдобавок больше подходит к яйцам. Три дольки чеснока, ибо чеснок, поджаренный на оливковом масле, сообщает маслу особо приятный дух и вообще служит замечательной приправой. С десяток зеленых перцев, мелко нарезанных. Две-три веточки петрушки. Какой-нибудь сыр, какой случится под рукой, – небольшое количество, или большое количество, или любое количество. Два яйца – два, а не четыре – разбить и в миску. Немного соли и красного перцу, немного молока, свежего или баночного, немного муки. Смешать все это вместе и сбить, сбивать долго или недолго, не имеет значения сколько. Полученную смесь вылить в шипящую сковородку с маслом и всем прочим, что в ней поджаривалось. Когда вылитая смесь отшипит свое и вся влага из нее испарится, подождать полминуты и, сложив круг в сковороде пополам, перевернуть его. Еще полминуты – и обе стороны уже приятно золотятся, и вся штука готова, не подгорев и не затвердев. Жидкость в чашке не что иное, как чай. Я достану для тебя сегодня немного молока, но покамест и чай тебе не повредит. Конечно, если пить его не очень много и не очень крепким. В тарелке этой помидор, нарезанный кружками. Можешь поесть его, а можешь и не поесть. Сам я люблю помидор к завтраку.

– Ты взаправду собираешься писать поваренную книгу, па?

– Конечно. А ты взаправду собираешься писать повесть?

– Я б хотел.

– Но собираешься ли?

– Я не знаю, как правильно писать «помидор».

– А как насчет «картошки»?

– И «картошку» писать не умею.

– Что ж ты умеешь писать?

– Свое имя.

– В таком случае можешь приступать к повести. Ты к этому готов.

– А ты, па, умеешь писать правильно?

– Я умею писать правильно только те слова, написание которых знаю, но случается, я забываю, как пишутся даже и эти слова.

– Что же ты тогда делаешь?

– Употребляю другое слово.

– Ты не заглядываешь в словарь?

– Заглядываю, но не для того, чтоб проверить, как пишется слово.

– Раз так, для чего же он тебе?

– Я читаю его – удовольствия ради. Словарь – чудесная повесть, поэма, целая громадная книга высказываний на темы жизни и искусства.

– Но чудеснейшая из книг – это Библия, правда?

– Хорошая книга.

– И из всех бестселлеров бестселлер, правда?

– Говорят. Всякий раз, когда над издателем повисает угроза разорения, он предпринимает новое издание Библии.

– Почему Библия так популярна?

– Я думаю, потому, что ее никто не читает.

– А что же с ней делают?

– Ее имеют.

– А что проку?

– Так надо, пожалуй. Иметь в своем доме Библию – это все равно что иметь пред собственным оком миф рода человеческого.

– А что это такое – миф рода человеческого?

– Ты и я, и как мы едим.

– И все?

– Ну ладно, давай скажем так: ты и я, твоя мать и твоя сестра. Вот тебе и весь миф о человеке. Мужчина и женщина, которые становятся отцом и матерью нового мужчины и новой женщины.

– А как же самолеты, ракеты на Луну и тому подобное?

– Все это мужчина и женщина, а потом – новый мужчина и новая женщина.

– Не хочу я в этот миф.

– В какой же ты хочешь?

– В свой собственный.

– Прекрасно. Теперь два слова о школе.

– Не хочу в школу.

– В школу ты должен ходить.

– Почему?

– Чтобы усвоить, как пишутся «помидор» и «картошка», а также ради других вещей.

– Ради каких это других вещей?

– Ради того, чтоб видеться с братьями своими и сестрами.

– Слава богу, у меня одна-единственная сестра и в школе я ее вряд ли увижу.

– Но все остальные мальчики и девочки тоже твои братья и сестры.

– Не желаю я, чтоб они были мне братья и сестры.

– Даже если так, они все равно твои братья и сестры.

– С какой еще стати?

– Миф рода человеческого.

– Ну его к черту, род человеческий! Я из сверхчеловеческого, па!

Отец мой позвонил кому-то, кого назвал Джоки, и спросил, не согласится ли этот Джоки по пути на работу в Пасифик-Палисэйдс заехать за мной, а потом, после работы, подбросить меня домой из школы.

Джоки заехал за мной и потом доставил домой, но оказалось, что зовут его Эдвардо Джонфала и что он вице-президент банка.

После школы я сказал отцу:

– У меня есть идея, па.

– Без сомнения.

– Давай завтра утром отправимся вместе с Джоки в банк, подождем, пока он откроет ключом дверь, войдет в комнату, отопрет сейф, а как только он все это сделает, привяжем его к стулу, заберем из сейфа все деньги и – домой.

– А дома что с ними сделаем?

– Посчитаем.

– Ежели тебе охота считать, – сказал мой отец, – то высчитай, пожалуйста, девяносто девять фасолин из этого вот мешочка.

– Хорошо, – сказал я, – но фасолина ведь не доллар.

– Разумеется, не доллар.

– Зачем тебе девяносто девять фасолин?

– Затем, чтобы приготовить нам обед.

– Получу я сегодня свое молоко?

– Получишь.

– Терпеть его не могу.

– Известное дело. Сколько ты насчитал?

– У меня уже три кучки по девять фасолин в каждой, но среди них есть несколько очень мелких и несколько щербатых. Как ты хочешь, чтоб я и их считал вместе с другими или же нет?

– Нет. Отсчитай мне только целые, не важно – большие или маленькие, а щербатые отложи в сторону.

– И что ты сделаешь с ними?

– Брошу в котелок вкупе со всеми прочими.

– А зачем я считаю?

– Девяносто девять целых фасолин, – сказал мой отец, – плюс восемь или девять щербатых – это отличная мера, и кроме того, мне хотелось бы, чтобы ты порассмотрел эти фасолины повнимательнее. Скажи, пожалуйста, что ты в них еще заметил, к примеру?

– Ну, на некоторых, к примеру, кожура лопнула, а на этих двух набухла. Считать такие?