Хелен Брайан - Долина надежды

София была настолько занята приготовлениями к отъезду, что на протяжении последних пяти недель у нее не было времени подумать о чем-либо еще. И вот теперь она стояла у поручней корабля, где ей решительно нечем было заняться, кроме как наблюдать за суетой внизу, на причале Биллингсгейта, где носильщики и моряки, проститутки и уличные торговцы смешивались с пассажирами, разыскивающими свои корабли.

София как раз подсчитывала, сколько денег из наследства леди Бернхэм у нее осталось после того, как она заплатила за каюту, когда размышления ее были прерваны шумной группой каких-то оборванцев, приближающихся к сходням. Окруженные констеблями, они явно ожидали своей очереди, пока измотанные женщины с узлами и грудными младенцами на руках в сопровождении грязных детишек пробивались сквозь толпу на причале. Но вот констебли принялись отдавать распоряжения и подталкивать своих беспокойных подопечных вверх по сходням на палубу «Бетси Уиздом». Некоторые мужчины ругались на чем свет стоит, женщины плакали, выкрикивали имена своих детей, и в эту какофонию вплетались плач и крики младенцев. София поинтересовалась у одного из проходящих мимо матросов, для чего все эти люди направляются в Вирджинию. Матрос, кивнув ей, пояснил:

– Видите ли, мисс, все они преступники, убийцы и должники. Их не повесили и не посадили в тюрьму, но потом, погрузив на корабли, продадут как рабов, чтобы оплатить проезд. – И он поспешил дальше.

Должники ! От этого слова у Софии кровь застыла в жилах. Должники отправлялись в тюрьму. Неужели и она, достопочтенная мисс Графтон, такая же должница, как и те грязные, оборванные люди в трюме? Глаза ее наполнились горькими слезами безнадежности.

Матросы закричали что-то насчет отлива, капитан выкрикнул в ответ какой-то приказ, они забегали по палубе, корабль отдал швартовы, и его течением понесло к морю. София осталась на палубе, глядя, как исчезает за кормой Лондон, как постепенно, прячась за излучиной Темзы, повернувшей на восток, скрываются из виду шпили его церквей и купол собора Святого Павла. Колокольный звон, разносившийся над водой, становился все слабее и слабее. Они миновали Баркинг, и на фоне вечернего неба на горизонте четкими контурами стали видны трубы Истбери-Манор-Хауса.

А что, если она никогда более не увидит Англию? При этой мысли София зябко запахнулась в шаль.

– Это ненадолго. Табак окупит расходы, ведь так говорят все. И я непременно вернусь домой, – вновь и вновь шептала она себе, а по щекам ее струились слезы. – Я обязательно вернусь, – поклялась София, глядя в темнеющее небо. – Вернусь, – пообещала она стае скворцов, летящих домой на ночлег. – Вернусь! – крикнула она чайкам за кормой, пикирующим к самой воде и вновь взмывающим вверх. – Клянусь. Вот увидите! Вот увидите! – твердо произнесла она, перекрывая их гомон.

Ветер донес до нее издевательски-пронзительные крики чаек:

– Увидим, увидим, увидим.

Где-то в мрачной утробе суда присяжных судья в напудренном парике вгляделся поверх очков в толпу заключенных и распорядился выпороть плетьми нескольких счастливчиков. Молли Драмхеллер подавила рвотный позыв, вызванный очередной беременностью, и принялась баюкать младенца, закутанного в рваную шаль, глядя, как других заключенных одного за другим обвиняют и судят за воровство, подлоги или убийства. В душе Молли давно погас последний, самый слабый лучик надежды. Она неизменно вздрагивала, когда судья ударял своим молоточком, оглашая приговор. Раз за разом он надевал черную шапочку и приговаривал очередного заключенного «к смертной казни через повешение, и да смилуется Господь над его или ее душою». Голос его звучал монотонно и невыразительно, как если бы он полагал свою работу занятием чрезвычайно утомительным, которое лишь зря отнимает у него время. Ему хотелось поскорее покончить со всей этой тягомотиной и спокойно поужинать.

А Молли уже не в первый раз подивилась тому, как низко пала ее семья. Когда-то у них была своя маленькая ферма, клочок земли, оставшийся от большого хозяйства отца, и каменный домик с низко нависавшими балками потолочного перекрытия, который укрывал их от свирепых ветров, налетавших с моря на равнинное побережье Саффолка. У них были гуси и куры, щипавшие траву среди яблоневых деревьев, голубятня, свинья и две коровы в сарае. Недавно отстроенная кузня Руфуса процветала, и потому они держали работника, который помогал им на ферме, и двух подмастерьев у кузнечного горна. Малыши были сытыми и счастливыми. Сейчас все это казалось ей далеким и сказочным сном.

Но потом умер отец, и их жизнь быстро пошла под откос. Главным виновником случившегося стал ее сводный брат, затаивший на них злобу, оттого что отец передал такой славный земельный надел дочери от своего второго брака, девчонке, которая унизила их семью тем, что вышла замуж за сына кузнеца. Он отправился в суд, чтобы оспорить завещание, и выиграл. Он забрал их собственность себе, а вскоре женился на дочери еще одного местного землевладельца.

Потеря земли, составлявшей все ее приданое, и кузницы разорила Молли и Руфуса, заставив их вместе с детьми перебраться в Лондон, в тесную комнатушку на узкой, темной улочке, по которой ручьем текли помои. Здесь вместе с ними жили и другие семьи бедняков, искалеченные и умирающие с голоду ветераны войны с Францией, карманники, жулики и самые пропащие из проституток, превратившиеся в старух и живущие одним лишь джином, изуродованные гниющими носами, едва способные заниматься своим ремеслом в подворотнях, подальше от людских глаз. Молли казалось, будто она очутилась в клетке, ей отчаянно недоставало песчаных дюн, морской рыбы и сильного ветра восточной Англии, продувавшего насквозь. А в Лондоне каждый вдох отдавал грязью, вонью и несчастьем.

Доведенный до отчаяния нуждой, пытаясь прокормить семью, Руфус попытался подражать карманникам, но те избили его до потери сознания, сломав ему нос и изуродовав лицо шрамами, отчего он стал походить на закоренелого преступника. Каким-то образом ему удалось пристроить мальчиков в ученики к булочнику. В то время это казалось им невероятной удачей.

Молли подняла глаза к окну, расположенному высоко под потолком судебного зала и зарешеченному на случай побега. Сидящий под ним клерк почти утыкался носом в бумагу, записывая ход судебного заседания при тусклом свете, который сочился сверху.

Письмоводитель выкрикнул еще несколько имен по списку, и на скамью подсудимых взошли грязный и нечесаный мужчина и двое мальчишек, едва достающих ему до груди.

– Тебя зовут Руфус Драмхеллер?