Блэр Тиндалл - Моцарт в джунглях

По дороге домой мы занимались любовью прямо в вагоне, прикрывшись своими пальто. Наши отношения продлились еще пару недель, так что атмосфера на индивидуальных часовых уроках царила напряженная. Потом он переключился на другую студентку. Я начала фантазировать о жизни музыканта в большом городе.

Я узнала, что эта мечта популярна среди танцоров тоже, когда стала гулять с Ноэль и ее подругами-балеринами. Они нервно готовились к экзаменам перед рекрутерами Нью-Йорк Сити Балет, которые отбирали девочек, словно скот, измеряя расстояние между локтем и бедром, оценивая выворотность. Только у самых худеньких была возможность попасть в компанию Джорджа Баланчина.

– Меня выгонят, – плакала одна из девочек за обедом в пятницу, сжимая в руках вызов на «собрание жирных» на факультете танца. Девочкам велели худеть или отправляться домой. Ведь всегда есть способ похудеть еще немного.

В кафе балерины наедались десертами, сыром и выпечкой, а потом бросались в туалет, откуда выходили через несколько минут, вытирая рот. Пиршество повторялось. Их любимое блюдо состояло из двух частей арахисового масла, одной части меда и одной части отрубей. Скатанная в шарики смесь походила на маленьких дикобразов. Кто-то грыз овощи и снимал кожу с курицы, чтобы она была не такая жирная. Кто-то медленно ел ложкой обезжиренное шоколадное молоко, представляя мороженое.

Они шли на последнее на неделе занятие, где Пах и Промежность сосредотачивались на мальчиках, позволяя девочкам прятать животы под свитерами. После этого веселье начиналось всерьез. Толпы эльфов штурмовали ближайший супермаркет в нескольких кварталах от кампуса, сметая «сникерсы», «мун паи» и кварты мороженого, умоляя меня купить им вина по моей поддельной карточке.

По субботам они заглатывали французский тост и ехали на синем школьном автобусе в торговый центр «Хейнс», чтобы купить там новые трико, сладкий хлеб в моравской булочной и сыр в лавке мистера Дандербака. В аптеке они закупались арахисовым маслом, крекерами «Ритц», сигаретами, сеннозидом и пастилками для горла, а потом заходили в «Данкин Донатс».

Пока остальные балерины готовились обжираться, Мария, яркая латиноамериканка, шептала что-то в таксофон, хотя другие не имели права им пользоваться. Сегодня, как и в любую другую субботу, в семь часов за ней приедет приземистый лимузин и вернет ее прямо перед отбоем. У нее было больше денег и одежды, чем у любой из нас: судя по всему, она водила компанию с табачными воротилами из Уинстон-Сейлема.

Остальные торчали в спальне и играли в карты, обложившись пончиками с кремовой начинкой. «Маленькие лебеди» садились на пол среди конфетных оберток, стучали пуантами по полу, чтобы их проще было носить, рвали новые трико, чтобы отличить одно от другого, и болтали о еде. Не забыть съесть ярко-оранжевые «читос», чтобы понять, что блевать уже хватит. Ореховое масло вкусное, но блевать им очень больно, начос, ананасы и картошка-фри еще хуже. Мороженое легко заходит и легко выходит, так что можно съесть сколько угодно. Булочки из кафе, макароны с сыром, хлопья и пудинг – тоже отличный вариант.

Вечеринка заканчивалась в воскресенье, за несколько часов до понедельничного взвешивания. Туалет превращался в зону военных действий, везде виднелась рвота и экскременты. Все знали, когда и сколько принимать слабительного: никаких взрывов, только постоянный несильный понос. Балерины только пили воду и сосали таблетки, чтобы смягчить горло, измученное постоянной рвотой. У них болели все кости, они становились злыми и раздражительными. Некоторые почти ничего не ели всю неделю, повторяя зажор в пятницу.

Я участвовала в этих загулах вместе с воздушными балеринами. Правда, я не блевала, поэтому набрала тридцать фунтов. Ноэль тоже немного прибавила в весе, но все равно оставалась очень худенькой. Когда ей наконец сделали предупреждение за пять фунтов лишнего веса, она стала пить только томатный сок, пока не похудела до девяноста пяти фунтов – язык у нее почернел и ее чуть не стошнило в классе. «Быстрее», – кричал преподаватель, и Ноэль – пять футов и восемь дюймов – делала неуклюжие пируэты.

Соседка Ноэль по комнате, Элизабет, уже ушла из Школы искусств и поступила в балетную труппу в Атланте. Ей было всего шестнадцать, а она жила в квартире в полном одиночестве. Она не могла найти школу, в которой вытерпели бы ее расписание с гастролями, но потом все-таки обнаружила одну, куда ее взяли – вместе с малолетними правонарушителями и прогульщиками.

Я скучала по ней, когда мы валялись на диване во время ежемесячных собраний в общежитии. Мальчик-художник из Хикори сплевывал табачную жвачку в стакан и рассеянно дергал балерину за длинный светлый хвост, по холлу плыл запах свежего печенья. Сара суетилась вокруг, развешивая украшения.

– Ну как? – прощебетала она, откладывая клеевой карандаш с блестками, – как вы себя чувствуете? – тут она склонила голову набок, и голос у нее стал сладеньким и противным, – кто-о-о соскучился по дому?

– Вы, детки, справитесь, – заявила наша руководительница, сидевшая в автобусе впереди меня, и радостно захлопала в ладоши, – музыканты отлично разбираются в математике!

– Куда мы едем? – прошептала Ноэль.

В старших классах Школы искусств Северной Каролины не готовили к оценочному академическому тестированию. Два года нам преподавали английский, год – общественные науки, и по семестру – биологию и математику. Физкультура сводилась к рассказам о том, как ты ходишь в бассейн, катаешься на коньках или занимаешься любым другим одиночным видом спорта. Физика и математика за пределами геометрии не преподавались.

Большинство студентов было слишком молодо, чтобы беспокоиться о плохом образовании. Выпускница 1969 года, скрипачка Люси Столцман, писала, готовясь к конференции 2003 года в Чикаго, которую проводил Консорциум общего образования художников:

«Меня воспитывали как скрипачку, и я получила традиционное музыкальное образование. В Школе искусств Северной Каролины общеобразовательные предметы, начиная с десятого класса, заменялись музыкой. Самое сложное, что мне приходилось делать на уроках химии – кипятить воду с солью и без соли… после выпуска друг сказал мне, что у меня мозг с горошину».

Дуглас Галлоуэй, танцор из Западной Виргинии, которому в 1977 году было восемнадцать, сказал «Ассошиэйтед Пресс», что «в гробу он видал всю эту учебу».

Родители студентов Школы искусств не слишком беспокоились о будущем своих детей. Мать одного из выпускников драматического отделения 1981 года сказала городской газете Роли, что «никогда не думала, что сын дойдет до такого. Но он упорный. Он справится». Многообещающий актер как раз переехал в квартирку на четвертом этаже в доме без лифта и работал полдня в фирме, проводящей опросы. Другая мать сообщила тому же репортеру, что ее дочь «наверняка закончит, торгуя карандашами на Сорок второй улице, но собирается сделать карьеру».