Синтия Суонсон - Книжная лавка

Я беру в руки другую рамку. В ней нет изображений, и это меня озадачивает. Только три пустых отделения. Здесь должны быть фотографии детей… Но почему Ларс их вытащил? И почему три отделения, а не два?

– Мам!

Я слышу, как Митч топает по коридору. Спустя несколько секунд малыш появляется в дверях кабинета.

– Мы уже заждались, – укоризненно говорит он. – Папа велел отнести тебе и не пролить по дороге.

Он протягивает мне кружку кофе – почти черный, как я люблю, всего капелька сливок. Я улыбаюсь и делаю глоток, наслаждаясь сладковатым вкусом. Судя по всему, Ларс знает, что я кладу в кофе всего один кусок сахара.

– Извини, мой хороший. Скажи папе, что я сейчас приду.

– Ладно! – Он выбегает в коридор.

Я снова просыпаюсь в своей желтой спальне. Рядом лежит Аслан. Я дома.

– Отличный сон, – говорю я Аслану. – Но тебя, приятель, там почему-то не было. – Чешу его за ухом и продолжаю рассуждать: – А может, и был. Дом-то большой. Наверняка спрятался где-нибудь в подвале.

Улыбаюсь и встаю с кровати – навстречу новому дню.

Утром в магазине, когда Фрида отлучается в уборную, я пытаюсь позвонить по номеру с визитки Ларса. Набираю его украдкой, чувствуя себя ребенком, который пытается по секрету от мамы стащить из буфета печенье. Что я скажу, если мне кто-нибудь ответит? Понятия не имею. И тут голос оператора сообщает: номер не обслуживается.

Потом я пытаюсь позвонить на домашний телефон Ларса, который он указывал в своем письме восемь лет назад. Конечно, шансы невелики, но попытаться стоит, хотя бы проверю, действует ли номер. Если действует, то вряд ли кто-нибудь возьмет трубку. В будний день Ларс наверняка на работе. Я набираю эти цифры второй раз в жизни, и ладони становятся влажными от волнения. Сразу кладу палец на рычаг, чтобы быстро повесить трубку, но вновь слышу голос оператора: этот номер тоже не обслуживается.

Торопливо вытаскиваю из-под прилавка телефонный справочник и просматриваю раздел с частными компаниями в поисках названия с фамилией Андерссон. Таких фирм нет – даже с более привычной фамилией Андерсен. И уж точно ни одного Андерссона.

Принимаюсь за раздел с домашними телефонами, но не нахожу ни Ларса Андерссона, ни Л. Андерссона. Вообразив себя миссис Андерссон и предположив, что номер зарегистрирован на мое имя, я даже пробую поискать Катарину Андерссон или К. Андерссон. Но мне опять не везет.

Больше в голову ничего не приходит. Пальцы сами тянутся к карману платья, где лежит очередная открытка от мамы. Не знаю почему, но сегодня я решила взять ее с собой на работу, а не убрать в папку, как обычно. Прекрасно помню, что на ней изображено, и смотреть не надо: улыбающаяся гавайская танцовщица, темные волосы перехвачены венком из гардений, травяная юбка прикрывает длинные ноги. Мамины слова на обратной стороне открытки я тоже помню хорошо.

Милая моя Китти!

Весь день думаю о тебе. Надеюсь, у тебя все в порядке. Ты знаешь, тетя Мэй постоянно спрашивает, как ты – счастлива ли, добилась ли в жизни всего, о чем мечтала. Я отвечаю, что ты, конечно, счастлива. Как же иначе. Если моя Китти захочет чего-то такого, чего у нее нет, говорю я, она обязательно это получит. Я в тебя верю, доченька. Ты можешь делать все, что захочешь. Ты можешь быть кем угодно.

Надеюсь, ты меня поняла.

С любовью,

– Мама, – шепчу я в тишине магазина, – что же ты пытаешься мне сказать?

Где еще нужно искать? Что я упустила из виду?

Я размышляю над своим объявлением, вспоминаю газеты, вышедшие осенью 1954 года. Может быть, удастся обнаружить там какую-нибудь подсказку?

– Мне нужно кое-что выяснить, – говорю я Фриде, когда мы устраиваем утренний перерыв на кофе в десять часов. Это ненастоящий перерыв, мы не закрываем магазин. Если кто-нибудь заглядывает, мы, конечно, подходим к покупателю. Но если посетителей нет, мы с Фридой устраиваемся на скамейке за прилавком, пьем кофе и болтаем. Иногда обсуждаем дела, иногда книги. Иногда лениво сплетничаем о новостях с Перл-стрит: кто и с кем ходил в кинотеатр «Вог» накануне вечером, что делают другие владельцы магазинов, чтобы привлечь клиентов на нашу маленькую улочку, и как несправедливо поступили городские власти, убрав трамвайные линии.

Фрида дует на свой кофе и уточняет:

– Что именно ты собралась выяснять?

Мои щеки мгновенно краснеют.

– Да так, про одного мужчину. – Звучит глупее некуда.

Глаза у Фриды вспыхивают.

– Ты мне ничего не рассказываешь! С кем-то познакомилась? Где? Когда?

Я мотаю головой:

– Нет, ни с кем я не знакомилась.

Мне очень хочется с ней поделиться. Мы дружим уже больше двадцати лет, и между нами почти никогда не бывало секретов. Но эта глупая история… она слишком личная. И никого больше не касается. Только меня.

– Просто узнала про одного человека, – торопливо вру я. – Автор. Пишет исторические книжки.

Я знаю, что после этого она сразу потеряет интерес. Фрида терпеть не может историю. В одиннадцатом классе она чуть не провалила курс «Америка: от Колумба до Первой мировой войны», несмотря на все мои попытки ее подтянуть. Фрида живет сегодняшним днем, прошлое ей неинтересно.

– В общем, я хотела уйти на обед пораньше и заглянуть в городскую библиотеку, если ты не возражаешь.

Допиваю кофе и встаю со скамьи. Она отмахивается:

– Конечно, иди. У меня нет планов.

Я иду на Бродвейскую улицу и сажусь в автобус до Центральной библиотеки, которая открылась несколько лет назад. В читальном зале я прошу микрофильмы с газетой «Денвер пост» от октября 1954 года. Библиотекарь долго ищет нужную коробку и настраивает аппарат для просмотра. Я жду, разглядывая стеллажи: библиотека – это враг книжного магазина и одновременно наш союзник. Зачем людям покупать книги, если здесь есть все, что пожелаешь? С другой стороны, именно библиотеки вдохновляют читателей на поиски литературных сокровищ.

В конце концов я получаю нужный микрофильм и начинаю медленно проворачивать ручку, пока не нахожу раздел частных объявлений в конце дневного выпуска.

Да, мое объявление на месте. Его публиковали в течение недели с воскресенья, десятого октября, до следующей субботы.

Я печально улыбаюсь, читая то, что написала несколько лет назад. Тогда я еще надеялась на какие-то перемены в личной жизни.

Интересно, что бы подумала та, молодая я о своей нынешней жизни? Удивилась бы, что спустя восемь лет все осталось по-прежнему? Что по утрам я так и хожу по дому, пританцовывая под веселую музыку? Что я копаюсь в шкафу, выбирая одежду, и оставляю в спальне бардак, как подросток? Стала бы тридцатилетняя я укоризненно цокать языком, узнав об этом? Удивилась бы, что объявление не помогло?