Хосе Сомоза - Дама номер 13

Это был один из загородных кондоминиумов. Названия его улиц вызывали в памяти волшебные сказки: аллея Араукарий, улица Вязов… Но окружающее, несмотря на зелень и тишину, тотчас же развеивало наваждение: высоченные стены, решетки, охранники, охранные системы и камеры наружного наблюдения окружали весь квартал, защищая от глаз любопытных жилые дома. Но скрыты они были не одинаково: относительно небольшие дома лишь слегка прикрыты, а самые солидные загорожены до состояния полной неразличимости, как будто степень приватности была значительно большей роскошью, чем система «умный дом» в максимальной комплектации.

Каштановая аллея оказалась узкой улочкой, и вправду обсаженной каштанами и устланной опавшими листьями. Сумеречный вечерний свет уже угасал, когда Бальестерос припарковал свой «вольво» напротив дома номер три. Участок был последним на улице и сам собой образовывал что-то вроде небольшой площади. Немалой высоты ограда и массивная железная дверь призваны были лишить зевак надежды удовлетворить свое любопытство. Порывы ветра осторожно шевелили палую листву, словно перебирали гитарные струны. Где-то залаяла большая собака, может быть дог.

– Приехали, – произнес Бальестерос, выражая очевидное. Он вышел из машины и вместе с Рульфо подошел к железной двери ограды. – И как туда смог пробраться этот Робледо?

– Все версии событий здесь совпадают: он перелез через эту дверь, проник на территорию, а потом разбил окно. В доме Лидии Гаретти не было охранной системы.

– Женщина со средствами, но не слишком осмотрительная.

Бальестерос удостоверился в том, что дверь крепко заперта, и огляделся: никого не было видно. Он нажал на кнопку домофона, и они принялись ждать ответа, которого не последовало. «Это и к лучшему», – подумал он, поскольку понятия не имел, что мог бы сказать, если бы им кто-то ответил. Посреди каменной таблички, расположенной рядом с дверью и затейливо украшенной синей мозаикой, фигурировала цифра три, а чуть ниже расположилось несколько слов, выведенных черным по белому. Рульфо указал на них:

– LASCIATE OGNE SPERANZA. Это значит: «Оставь надежду…» Один из стихов, помещенных Данте над входом в Ад. Полностью этот фрагмент звучит так: «Lasciate ogne speranza voi ch’intrate» – «Оставь надежду всяк сюда входящий».

– Да, не скажешь, что это самая подходящая фраза для входа в такой красивый дом.

– Для Лидии Гаретти она оказалась пророческой.

– Точно. – Бальестерос потер руки. – В общем, больше здесь никто не живет, я в этом уверен. У этой женщины не было семьи. По-видимому, когда прояснится ситуация с наследством, эта собственность перейдет в другие руки и трагедия в конце концов забудется… Вы куда?

– Подождите секундочку.

Удостоверившись в том, что улица по-прежнему безлюдна, Рульфо ловко забрался на один из металлических контейнеров, стоявших на тротуаре. Стоя на его крышке, он смог заглянуть за стену. Кое-что скрывали деревья, но сквозь их почти оголенные ветви ему удалось разглядеть сад, сероватое пятно чаши фонтана и в глубине – яркую белизну колоннады. В его снах все было бóльших размеров, но это оказалось единственным различием. Сомнений не было: это тот самый дом. Теперь он это знал (сначала по фото), но когда увидел своими глазами и в реальности – по коже побежали мурашки.

Доктор наблюдал за ним с нескрываемой тревогой. Широкое лицо его покраснело.

– Слушайте, слезайте оттуда!.. Если нас кто-нибудь увидит, он может… Слезайте, черт подери!

– Это он, дом из моего сна, – сказал Рульфо, спрыгивая на тротуар.

– Прекрасно. Вы в этом убедились. И что теперь?

– Теперь?

– Ну да, что вы думаете делать теперь?

Бальестерос нервничал, но не знал почему. Больше всего его смущал тот факт, что он сам принял решение приехать сюда с Рульфо. «Должно быть, я схожу с ума», – подумал он.

– Поведайте мне, – настаивал он, – что вы намерены теперь делать? Перелезете через эту стену и нарушите границы частной собственности?.. С вашей-то импульсивностью – а на мой взгляд, вы импульсивны – меня это нисколько не удивит… Неужели вы вознамерились отыскать аквариум с зеленой подсветкой? Послушайте, я взял на себя труд привезти вас сюда, потому что полагал, что, если нам удастся побеседовать с кем-нибудь из обитателей дома, это сможет выветрить из вашей головы эти фантазии… К тому же я вовсе не хочу сказать, что вы меня водили за нос, поймите. Я уверен, вы вели честную игру. У меня нет проблем с тем, чтобы признать, что вам все это сначала приснилось, а позже вы увидели сообщение о преступлении и теперь так же ошарашены, как мог бы быть на вашем месте я. Согласен, ваш случай – находка для эзотерических журналов. Ну и что? Это ничего не доказывает. Подсознание – это океан. Вы могли когда-то увидеть сообщение об этом преступлении, хотя и не помните этого. Потом вы связали его со своей личной трагедией. И нет никаких чудес. Это все! – Вдруг он схватил Рульфо за руку. – Пошли отсюда, поехали обратно. Мы знаем теперь, что дом и правда существует, очень хорошо, вы победили. А теперь пора оставить эту игру, а? Того и гляди стемнеет.

Рульфо, видимо, все это слегка раздражало. Но, к удивлению Бальестероса, не оказав ни малейшего сопротивления, он подчинился. Даже согласился вернуться к машине и молча сел в нее. Позади остался лай собаки, силуэт которой постепенно таял по мере их удаления, пока не превратился в некий призрак пса. Доктор вел машину с остервенением: стучал кулаком по рулю, терял терпение. Смотрел на дорогу и на другие машины так, будто бы это его не интересовало, будто мысли его витали далеко. Рульфо же был спокоен и молчалив. Вдруг Бальестерос заговорил. На его лице, часто ничего не выражавшем, сейчас рисовалась угрюмая решимость, вовсе не вязавшаяся со словами, произнесенными ровным, спокойным голосом.

– Мне пришлось видеть, как умирала Хулия в той аварии, я вам уже об этом говорил. За рулем был я, но моей вины не было. Какая-то машина впилилась нам в бок, и нас отбросило на грузовик. Сам я не пострадал, но вот крышу со стороны моей жены вмяло. Я явственно помню выражение ее лица… Она была еще жива – дышала и смотрела прямо на меня, не мигая, а вокруг – искореженное железо. И ни слова не говорила, только смотрела. Выше бровей ее уже, по сути, не было, но взгляд ее был все тот же – нежный, как всегда, и губы почти улыбались. Вначале я хотел оказать ей медицинскую помощь, и могу вас заверить, что я попытался. Теперь-то я понимаю, что это было глупо, потому что она не могла выжить. На самом деле она уже почти была мертва… Но в тот момент я не думал об этом и пытался ей помочь. К счастью, я довольно быстро понял, что единственное, что я мог для нее сделать, не имело ничего общего с моей профессией. Я просто ее обнял. И оставался там, в машине, обнимая ее и что-то нашептывая на ухо, пока она умирала на моем плече, как пташка… Странно, не так ли?