Дэвид Солой - Каков есть мужчина

В просторном помещении работает кондиционер, и их проводят к столику. Звучит музыка – последние международные хиты, а на экранах, висящих на стенах, американцы играют в гольф. Время еще раннее, так что посетителей пока немного. Официантка приносит им большие ламинированные меню, и они молча их изучают. В меню есть фотографии всех блюд – неприятно реалистичные, словно из полицейского досье.

После нескольких глотков вина с легким привкусом сосновой хвои, заказанного Сандрой, атмосфера за столом становится непринужденной.

– Нравится мне здесь, – говорит Сандра.

Затем подают долму на тарелке из нержавейки, с оливковым маслом, блюдо с тарамасалатой [21] Блюдо греческой кухни – смесь копченой тресковой икры, лимонного сока, оливкового масла и чеснока. и хумусом, а также тарелку с теплой питой.

Бернар подливает себе этого странного вина и «освежает» бокалы остальным. Он рассказывает им, как его обсчитали в баре в первый вечер, как ему пришлось заплатить втридорога за напитки для двух размалеванных дамочек важного вида. Сандра вспомнила, как их попробовал обсчитать таксист, когда они ехали тем вечером от отеля «Вангелис», а Бернар в ответ рассказал им свою историю неприкрытого грабежа. Подчищая остатки тарамы последним кусочком питы, Сандра говорит:

– Вы не должны мириться с этим, Бернар.

– Да ладно, – отвечает добродушно Бернар. – Такая хрень случается.

И отпивает еще вина.

– Вы не должны мириться, – говорит она. – Сотня евро?

– Да.

– Я вам скажу, что нам нужно сделать, – говорит она и озирается в поисках официанта. – Когда мы здесь закончим, то пойдем туда и вернем ваши деньги.

Бернар тихо смеется.

– Я не шучу, – настаивает Сандра. – Мы пойдем туда и вернем ваши деньги. Нельзя спускать им это.

Бернар вздыхает:

– Они не вернут нам деньги.

– Вернут, – говорит Сандра. – Когда мы скажем, что идем в полицию, вернут. Помнишь, как было в тот раз в Турции? – Вопрос обращен к Чармиан, и та кивает.

За весь вечер Чармиан не произнесла и двух слов и съела без аппетита четыре или пять порций долмы. Она как будто витала в мыслях где-то далеко. А Сандра поворачивается к Бернару и рассказывает ему про турецкое происшествие:

– Этот тип попытался обчистить нас на улице, когда мы меняли деньги. Но не на тех нарвался…

И тут приносят основное блюдо.

Бернар думает, что этого было бы достаточно человек на восемь-десять.

Блюда с жареным барашком, курицей, рыбой. Большая тарелка риса, жареная картошка на отдельных тарелках для каждого и гора греческого салата, которым можно накормить целую семью. И еще кувшин вина, хотя и первый опустел только наполовину.

Леди принимаются за еду и при участии Бернара сметают всю эту гору меньше чем за полчаса.

Сандра разливает остатки вина.

Бернар напился. Насколько сильно, он понял только в туалете – его сияющая физиономия в зеркале уставилась на него с жуткой невозмутимостью, а затем показала язык.

Остальные сохраняют спокойствие, только Сандра раскраснелась больше обычного.

Постепенно заведение заполняется, и музыканты начинают играть.

Когда принесли счет, Сандра стала препираться с официантом – позвали управляющего – и, когда спор был улажен, Сандра расплатилась, и они ушли.

Бернар попробовал предложить денег, и на улице, когда они идут по тротуару, предлагает снова. Он достает бумажник и говорит:

– Так, это…

– Наверное, я воспользуюсь туалетом, – говорит Сандра, не слыша его, и оставляет их вдвоем с Чармиан.

Он убирает бумажник. Чармиан на него не смотрит. Она отворачивается в другую сторону, как будто ей не хочется, чтобы кто-то подумал, что они вместе. Он пытается понять, не обидел ли он ее чем-то.

Он стоит пьяный и смотрит на нее – на ее руки, словно подушки, пришитые к платью, на ее нереально огромные ноги в джинсах.

Когда возвращается Сандра, он все так же стоит и смотрит на Чармиан, отвернувшуюся от него.

В итоге он так и не может найти этот бар. Они потратили не меньше получаса, обходя ночной Протарас, заглядывая на такие улочки, где нет даже неонового света. В какой-то закусочной они съедают пиццу, устроившись в пластиковой кабинке. Потом заглядывают в одно место с живой музыкой – там играет «традиционный» ансамбль с цитрой [22] Старинный струнный щипковый музыкальный инструмент. и медленно танцуют пожилые пары под зеркальным шаром. Бернар, уже совершенно пьяный, приглашает на танец Сандру, и чувствует под своей ладонью необъятную массу ее горячего и влажного тела, и наступает ей на ноги. Потом он приглашает Чармиан, но та только качает головой.

– Ну, потанцуй, – говорит Сандра, обильно потея, ее декольте, красное от загара, так и лоснится.

Чармиан опять отрицательно качает головой.

– Уверена? – спрашивает Бернар, тяжело дыша.

Но Чармиан не обращает на него внимания, и Сандра говорит ей:

– Не будь такой грубой!

И смотрит на Бернара, словно извиняясь и испытывая раздражение.

Они опять садятся за столик и допивают красное вино.

Последнее заведение, куда они заглядывают тем вечером, это «Поркиз», чтобы поесть кебабов. Бернар уже не может есть, он только смотрит. В его до предела затуманенном сознании Чармиан обретает странное очарование. Он сидит и смотрит, как она поедает кебаб, и в нем разгорается огонек влечения к ней. Это его удивляет. Хотя… лицо ее довольно миловидно, и нет никакого изъяна в ее голубых глазах под длинными ресницами…

Он отводит взгляд, пытаясь понять, что это значит. И что теперь ему с этим делать , если вообще нужно что-либо делать?

Он продолжает думать об этом в такси, которое везет их обратно в «Посейдон». Он сидит впереди, рядом с водителем. Его одолевает нелепый вопрос: должен ли он что-то предпринять сейчас?

Ведь рядом сидит ее мать.

Такси останавливается у выщербленных ступеней отеля «Посейдон».

С трудом, при помощи Бернара, обе леди выгружают свою исполинскую плоть из салона.

И вот они в холле.

И он едва не говорит Чармиан что-то на предмет того, не желает ли она осмотреть его комнату.

Но момент упущен.

Сандра уже поцеловала его на прощание.

Он снова один в своей комнате, которая начинает крениться, стоит ему закрыть глаза.

Он пытается подрочить, но он так пьян, что у него не получается.

На следующее утро он лежит в кровати, одолеваемый похмельем, пытается сложить в единую картину фрагменты прошлого вечера и смутно чувствует, что едва не совершил какую-то несусветную глупость.

Он открывает глаза.

Солнечный жар давит сквозь задернутые занавески, и уличный шум вторгается в болезненную тишину темной маленькой комнаты. Так он лежит большую часть утра, ощущая дурноту при малейшем движении.