Марк Салливан - Под алыми небесами

Немецкие солдаты там словно и не замечали его. Пино вышел из вокзала, и впервые с сегодняшнего утра настроение у него улучшилось. Стоял теплый, солнечный день начала осени. Воздух был свежий и ясный, а Пино направлялся в горы. Теперь все будет хорошо, решил он. По крайней мере, сегодня.

– Эй, малец! – позвал его кто-то.

Жилистый парень приблизительно одного возраста с Пино стоял, опершись на старый «фиат-купе». На нем были полотняные рабочие брюки и заляпанная маслом футболка. Изо рта торчала сигарета.

– Кого это ты называешь мальцом? – спросил Пино.

– Тебя. Ты ведь малец Лелла?

– Пино Лелла.

– Альберто Аскари, – сказал парень, ударяя себя по груди. – Мой дядюшка попросил встретить тебя и привезти в Мадезимо.

Аскари выкинул сигарету и протянул руку, почти такую же большую, как у Пино, и, к его удивлению, более сильную.

Пожимая Пино руку, Аскари чуть не сломал ему пальцы.

– Это где же ты так накачался? – спросил Пино.

Аскари улыбнулся:

– В мастерской моего дяди. Кидай свои вещи сюда, малец.

Словечко «малец» немного беспокоило Пино, но в остальном Аскари вел себя вполне достойно. Он открыл пассажирскую дверь. Машина внутри была безукоризненна. На водительском сиденье лежало полотенце, защищая его от масла.

Аскари завел двигатель, производивший звук, не похожий на звук двигателей других «фиатов», в которых Пино ездил прежде, – низкое, гортанное урчание, которое, казалось, сотрясало всю подвеску.

– Это не городской двигатель, – сказал Пино.

Аскари усмехнулся и включил передачу.

– Неужели ты думаешь, что на машине у гонщика будет стоять городская трансмиссия или городской двигатель?

– Ты гонщик? – скептически спросил Пино.

– Буду, – ответил Аскари и отпустил сцепление.

Они рванули прочь от маленького вокзала и выехали на мощеную дорогу. «Фиат» на повороте чуть не лег на бок, но Аскари успел выкрутить рулевое колесо в другую сторону. Покрышки хорошо держали дорогу. Аскари переключил передачу, нажал на газ.

Пино вдавило в пассажирское сиденье, но ему удалось упереться руками и ногами, перед тем как Аскари вылетел на маленькую городскую площадь, ловко обогнал грузовичок, груженный курами, опять переключил передачу. На выезде из города они все еще набирали скорость.

Дорога на перевал Шплюген делала множество петель и поворотов параллельно реке, текущей в крутых берегах долины, уходящей в Альпы, к Швейцарии. Аскари мастерски проехал Шплюген, машина аккуратно проходила все повороты, обгоняла другие машины на дороге так, будто те стояли на месте.

Эмоции Пино колебались в пределах от презренного страха до радостной эйфории, зависти и восхищения. Аскари сбросил наконец скорость, подъезжая к окраинам городка Камподольчино.

– Я тебе верю, – сказал Пино, чье сердце колотилось как сумасшедшее.

– Это ты о чем? – недоуменно спросил Аскари.

– Я верю, что ты в один прекрасный день станешь гонщиком, – сказал Пино. – Знаменитым. Я еще не видел никого, кто так водил бы машину.

Улыбка Аскари не могла быть шире.

– Мой отец водил лучше. Был чемпионом европейского Гран-при. Он уже умер. – Он оторвал руку от баранки и направил указательный палец на лобовое стекло к небесам. – Даст Бог, папа, я буду чемпионом Европы, а то и чемпионом мира!

– Я в это верю, – повторил Пино, восхищенно покачивая головой. Потом перевел взгляд на серую отвесную скалу, поднимавшуюся более чем на четыреста пятьдесят метров над восточной окраиной города. Он опустил стекло, высунул голову и оглядел вершину скалы.

– Ты что ищешь? – спросил Аскари.

– Иногда на колокольне можно увидеть крест.

– Вон он, – сказал Аскари. – На стене есть зарубка. Только поэтому ты ее и видишь. – Он показал вверх через лобовое стекло. – Вон там.

На мгновение перед глазами Пино мелькнули крест и вершина каменной колокольни в Мотте, самом высоком горном поселении в этой части Альп. В первый раз за этот день он позволил себе порадоваться тому, что он не в Милане.

Аскари повел машину к опасной дороге на Мадезимо – крутому, узкому, в рытвинах серпантину, опутывавшему горный склон. Никаких ограждений и, по существу, никаких обочин, и несколько раз во время подъема Пино думал, что Аскари не удержит машину и они рухнут в пропасть. Но Аскари, казалось, знал каждый сантиметр дороги, потому что крутил баранку и жал на тормоза так, что они ровно проходили все повороты, Пино даже казалось, что они едут по снегу, а не по скальной породе.

– А на лыжах ты так же катаешься? – спросил Пино.

– Я не умею кататься на лыжах, – ответил Аскари.

– Что? Живешь в Мадезимо и не умеешь кататься?

– Моя мать отправила меня сюда, чтобы я был в безопасности. Я работаю в мастерской дяди и вожу машину.

– Катание на лыжах похоже на вождение машины, – сказал Пино. – Такая же тактика.

– Ты хорошо катаешься?

– Выигрывал кое-какие соревнования. По слалому.

Гонщик посмотрел на Пино с уважением:

– Тогда мы подружимся. Ты будешь учить меня кататься на лыжах, а я тебя – водить машину.

Пино широко улыбнулся:

– Заметано.

Они добрались до крохотного поселка Мадезимо, в котором имелись гостиница с шиферной крышей, ресторан и несколько десятков альпийских домов.

– А девочки тут есть? – спросил Пино.

– Я знаю нескольких внизу. Они любят ездить в быстрых машинах.

– Нужно нам как-нибудь прокатиться с ними.

– Мне такой план по душе! – сказал Аскари, останавливая машину. – Отсюда дойдешь?

– С завязанными глазами в метель, – сказал Пино. – Может быть, по выходным я буду спускаться и останавливаться в гостинице.

– Тогда заглядывай ко мне. Наша мастерская за гостиницей. Мимо не пройдешь.

Он протянул руку. Пино поморщился и сказал:

– Только не сломай мне пальцы.

– Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

– И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.