Эдвард Резерфорд - Париж

– Достаточно об этом, – попробовала остановить ее золовка.

– У него есть мозги, у нашего месье Нея, – продолжала тем не менее мать Эдит, весьма довольная собой и своей речью. – Я спросила его как-то, в чем секрет скобяной торговли, и знаете, что он мне ответил? «Оказывается, – сказал он, – это всего лишь гвозди». Представляете? Всего лишь гвозди!

На этом, похоже, ее разговорчивость иссякла. На лице тети Аделины отразилось облегчение. Тома же был бы не прочь послушать еще, ему было интересно.

– Хочешь, расскажу тебе кое-что про месье Нея? – предложила Эдит. – Ты же слышал о великом Нее, который был маршалом Наполеона?

– Конечно.

– Он и месье Ней родственники. Правда же, тетя Аделина?

– Я считаю это вполне вероятным. Месье Ней слишком скромен, чтобы говорить об этом.

– И у него тут неплохо поставлено дело, – сказал Тома.

Тетя Аделина взглянула на него с подозрением.

– Месье Ней необычайно добр, – сказала она с упреком. – Тому, кому повезло оказаться под его присмотром, больше никогда не придется ни о чем беспокоиться.

– Он ангел! – воскликнула мать Эдит, наконец-то верно угадав момент для реплики. – Просто ангел!

– И у него есть дочь, как я слышал.

– Правильно, – подтвердила тетя Аделина. – Мадемуазель Ортанс – прелестная девушка.

– Она богатая наследница и сможет найти себе достойную партию, – добавила мать Эдит.

– Несомненно.

Тома ожидал, не предложат ли хозяйки угощение, но пока об этом не было сказано ни слова, и он был в растерянности: что же ему теперь делать? Его сомнения были прерваны стуком калитки. Тетя Аделина удивленно прислушалась. В замке входной двери повернулся ключ.

– Должно быть, это месье Ней, – сказала она. – Обычно он приходит в другое время.

В коридоре послышались мягкие шаги, затем легкий стук в дверь, которую тетя Аделина торопливо отворила, и в комнату вошел владелец заведения. Эдит и Тома поднялись, а мать Эдит, неспособная встать достаточно быстро, подобострастным поклоном со стула выразила свое понимание того, сколь глубокого уважения достоин сей благодетель человечества.

Месье Фредерик Ней был обычным стряпчим чуть ниже среднего роста, но его внешность приобретала дополнительную значительность благодаря исключительной худобе, а также слишком вытянутому лицу, напомнившему Тома рыбину. Брюки он носил такие узкие, что они больше походили на чулки прошлого века. Пальто, надетое им в тот день, было темно-шоколадного цвета.

Он обвел взглядом всех собравшихся по очереди. Как будто некое шестое чувство подсказало ему, что в его владения вторгся чужак! Его глаза остановились на Тома.

– Добрый день, месье Ней, – проговорила Эдит с обаятельной улыбкой, и едва заметно изогнувшийся угол мясистых губ юриста показал, что девушка пользуется его расположением. – Позвольте представить вам моего друга Тома Гаскона. Он работает на башне месье Эйфеля.

Ней кивнул:

– Мои поздравления, юноша. – Он говорил так тихо, что Тома пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать обращенные к нему слова. – Мнения о башне могут разниться, но я считаю, что мы не должны опасаться прогресса при условии, что традиции не забыты.

– Это точно, – вставила мать Эдит.

– Я уже познакомила Тома с мадам Говри, – сообщила Эдит. – Ей башня вообще не нравится, – добавила она со смехом.

И опять губы юриста дрогнули.

– У мадам Говри чудесная комната, – сказал Тома, надеясь произвести хорошее впечатление.

И очевидно, ему это удалось, потому что стряпчий вдруг оживился:

– Совершенно верно, юноша, и даме ее положения подобает проживать именно в такой обстановке. Все наши комнаты, смею надеяться, удовлетворительны, но комната мадам Говри – лучшая.

Тома понимал, что не следует этого говорить, но не устоял перед соблазном:

– Также я видел мадемуазель Бак. Ее помещение совсем не так хорошо.

С его стороны глупо было бросать вызов Нею, но если Тома ожидал, что тот смутится, то сильно недооценил стряпчего.

– Ах, бедняжка мадемуазель Бак, – сказал Ней, качая головой. – Она пришла ко мне много лет назад, почти без средств, но я принял ее. А теперь… – он печально улыбнулся, – я полностью содержу ее. – Он развел руками, словно говоря: что тут поделаешь?

– Истинный ангел, – пробормотала мать Эдит.

– И я уверена, что мадемуазель Бак благодарна вам, месье Ней, – произнесла тетя Аделина, – хоть она и не может выразить это словами.

– Я рад, что вы сказали это, – с чувством ответил ей месье Ней. – Рад, потому что превыше всего ценю в людях два качества. – Он обернулся к Тома. – Запоминайте, юноша, эта наука пригодится вам в жизни. Первое – это благодарность. И я надеюсь, что все постояльцы этого дома имеют основания быть благодарными.

– Нет ничего, что не сделал бы для них месье Ней, – запричитала мать Эдит. – Ничего!

– Я надеюсь, что обеспечиваю их всем необходимым и даже сверх того, если позволяют средства, – сказал Ней и затем опять обратился к Тома: – Второе качество, юноша, это преданность – такая, которую проявляет по отношению ко мне мадам Аделина. Благодарность и преданность. Вот что главное.

Тома заподозрил, что люди, не проявившие должной благодарности и преданности месье Нею, могут сильно пожалеть об этом.

– А вы благодарный и преданный человек? – неожиданно спросил у него Ней.

– Я благодарен месье Эйфелю за то, что он дал мне работу, – сказал Тома. – И я буду предан ему.

– Ну вот. Значит, мы единодушны в этом. – Окинув Тома стеклянным взором, Ней улыбнулся Эдит. – Замечательный молодой человек. – Затем он обратился к тете Аделине: – Вчера во время обхода меня вызвали по делу, если вы помните. Вот почему я вернулся сегодня: хочу увидеть тех трех или четырех постояльцев, которых вчера не успел навестить. Мадемуазель Бак, кстати, одна из них.

– Желаете, месье, чтобы я сопровождала вас? – спросила тетя Аделина.

– Нет. В этом нет нужды.

– Мадемуазель Бак не расстается со своей картиной с Девой и Младенцем, – сказала Эдит. – Марго протирает стекло всякий раз, когда заходит в комнату. Вы же знаете, как неподвижно всегда лежит мадемуазель Бак, но я вижу, что она смотрит на картину.

– Религия дает нам утешение, – сказала ее мать с видом умудренного годами человека.

– Верно, – сказал Ней, шагнув к двери.

Тома подумал, что теперь картина вряд ли долго провисит в комнате мадемуазель Бак.

– А как поживает мадемуазель Ортанс? – спросила мать Эдит у стряпчего.

– Хорошо, спасибо.

– Ах! – восторженно ахнула мать Эдит. – Эта девочка ничем не обделена: она и красавица, и такая добрая…

Месье Ней вышел.

Несколько минут прошло в несвязной беседе, пока наконец тетя Аделина не вынула серебряные часы на цепочке.