Орхан Памук - Джевдет-бей и сыновья

Вспомнив про чай, взял чашку и вернулся на свое место.

– Хорошо, но почему же ты так принижаешь поэзию?

– Потому что поэзия – занятие для безропотных. Что ты сокрушишь стихами, чем с их помощью овладеешь? Будешь терпеливо ждать… Ха! Старая сказка. Жди – и дождешься! Я теперь в это не верю. Не верь тем, кто говорит, что нужно быть терпеливым! Что до меня, то я верю только в себя самого.

– Это все идеи не новые… – протянул Мухиттин.

– Да, ты, наверное, вычитал их в книгах. Я, может быть, и не прочел так много, как ты, но я это знаю. Если бы я, как ты, прочитал бы об этом в какой-нибудь книге, тоже сказал бы: идеи, мол. Но для меня это не идеи, а жизнь. Это для меня – все.

– Кажется, я тебя понял. Но не согласен с тобой. Кто знает, куда заведет тебя твое необузданное честолюбие…

– Об этом я не думал. Но хочу жить так, как сказал. Рефик, почему мы пьем этот чай, когда могли бы пить вино?

– Да, нервным ты стал и беспокойным, еще хуже меня, – проговорил Мухиттин. – Но эта одержимость тебя рано или поздно изнурит и погубит.

– Если хочешь, я принесу ликер, – сказал Рефик.

– Нет, не надо. Погубит, говоришь? – Омер встал и начал медленно расхаживать по комнате.

– Да, – сказал Мухиттин, взглянул на расхаживающего Омера и прибавил: – Хотя не знаю.

Весь вид Омера, казалось, говорил: «Посмотрите, какой я красивый и умный! Такого разве может что-нибудь погубить?»

Наступило молчание. Мухиттин встал и налил себе еще чая. Омер стал расспрашивать Рефика об открывшихся в последнее время книжных магазинах, тот что-то ему отвечал. В разговор вмешался и Мухиттин: рассказал об одном поэте по имени Джахит Сыткы [56] Джахит Сыткы Таранджи (1910–1956) – известный турецкий поэт. . Он с ним познакомился в каком-то мейхане, не то в Галатасарае, не то в Бешикташе. Был Джахит некрасивым и застенчивым и прямо-таки засветился от счастья, когда его похвалил сам Пеями Сафа [57] Пеями Сафа (1899–1961) – турецкий писатель и журналист. . Питейные заведения Бейоглу он не жаловал, поэтому не был знаком с другими молодыми поэтами. Начали говорить о том, как изменился в последнее время Бейоглу и его главный проспект, но понятно было, что думают они не об этом, а о сказанных недавно словах. Разговор о Бейоглу, лавках и меня ющемся на глазах Стамбуле затянулся надолго, но по-настоящему никого не увлек.

Когда в гостиной снова воцарилось молчание, Мухиттин, глядя на дым своей сигареты, промолвил:

– Да, вот ты, значит, как думаешь…

– Именно! Нужно держаться как можно дальше от обычной жизни, от всего заурядного. Но это еще не все. Нужно жить громко! Нужно жить так, чтобы весь мир стал твоим! Я это еще и еще раз могу повторить. – Ему, казалось, было даже неловко высказывать настолько неопровержимые суждения. – Нужно преодолеть очарование повседневной жизни и ее маленьких радостей!

С решительным видом человека, готового отстаивать свои убеждения, Омер встал, подошел к самовару и налил себе еще чая.

– Это всего лишь громкие слова, – сказал Мухиттин.

Омер поставил чашку на поднос.

– Знаешь, что я тебе скажу? Только ты не пугайся. Я не хочу быть просто каким-то вшивым турком!

– Ах та-а-ак!.. – сказал Мухиттин.

Словно выстрелили из пистолета.

Рефик сидел, переводя взгляд то на Омера, то на Мухиттина.

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал?

Омер и сам, похоже, испугался своих слов. Он нервно крутил краник самовара, и чашка никак не могла наполниться. Потом посмотрел на Мухиттина. Взгляд его, казалось, говорил: «Да шутка это была, шутка!»

И снова уставился в чашку.

– Что-то в этом духе мне говорила Атийе-ханым, жена Саита Недима. Мы с ней познакомились в поезде. Помнишь, Рефик, я тебе рассказывал?

– Нет, ты объясни, что ты хотел этим сказать! – заорал Мухиттин.

– Мухиттин, милый мой Мухиттин! Ведь мы же с тобой друзья, забыл? Столько лет уже нашей дружбе…

– Да, но такого, сказать по правде, я от тебя не ожидал!

Омер поставил чашку на столик, присел рядом с Мухиттином и снова положил ему руку на плечо, словно терпеливый и заботливый старший брат.

– Да я ведь ничего не говорю, Мухиттин. Я просто пытаюсь понять, как мне жить. – Потом вдруг убрал руку и повернулся к Рефику. – Эх, нет в Турции терпимости! А она очень важна. Что скажешь?

– Почему же обыденная, как ты говоришь, жизнь обязательно должна быть плоской и глупой? Почему нужно непременно бежать от ее маленьких радостей, которые ты так презираешь? В обыденной жизни тоже есть своя… своя скромная, неброская поэзия. – сказал Рефик и смущенно потупился.

– Ты о Перихан думаешь, так ведь? И правда, Перихан очень…

Рефик покраснел:

– Нет, я вовсе не о ней думал, когда говорил…

– Я тебя понимаю. Такую женщину, как Перихан, непросто найти, – перебил друга Омер.

– Да нет же, я не о ней! Я о том, что можно быть скромным, непритязательным.

Мухиттин вдруг рассмеялся.

– Скромность? Хорошо, а эти комнаты? Эти вещи? – сказал он, обводя рукой гостиную. – Как среди всего этого, да еще, не обижайся, с такой красивой женой, как у тебя, быть скромным? Ха-ха. Не сердишься? Если хочешь быть скромным, живи так, как я живу. Тогда получится! – Он встал на ноги, словно решил, что теперь настала пора показаться во весь рост. – Но мне не нравится быть непритязательным. Я хочу всем показать, какой во мне талант! По этому вопросу у нас с Омером схожие взгляды. Но только по этому!

– Хорошо, почему же ты не хочешь, как я, быть Растинь-яком?

– Кем-кем? Растиньяком? Бальзака, стало быть, почитываем? Думаешь, ты похож на этого типа?

– Нет, это не я придумал, это сказала Атийе-ханым, жена Саит-бея.

– Ну и семейка, – раздраженно бросил Мухиттин. – Чему ты у них только не научился!

Омер вскочил на ноги:

– Друзья, постарайтесь меня понять! Я ведь о чем говорю? О том, что хочу жить полной, насыщенной жизнью! Понимаете? Мы уже десять лет друг друга знаем. Не смотрите на меня так! Я знаю, в этом моем желании есть, может быть, что-то маниакальное. Пусть так. Но я знаю, чего хочу! Нам дана одна жизнь. Давайте задумаемся, как надо ее прожить. Никто об этом не думает! Ты, Мухиттин, хочешь сказать все своими стихами. Достаточно ли этого? Терпеть, писать стихи – и все? Зачем ждать, пока тебя не оценят? А ты, Рефик, готов раствориться в семейной обыденности. Я ничего не говорю – пожалуйста! Но постарайтесь понять меня! А то вы на меня так смотрите, что я иногда просто пугаюсь.

– Ну, бояться нас, дружище, не надо! – заметил Мухиттин.

– Сколько лет мы уже знаем друг друга! – сказал Омер и подошел к Мухиттину. – Встань, дай мне тебя обнять!

– Ты как пьяный, честное слово, – сказал Мухиттин, однако все же встал. Похоже, он тоже был взволнован.

Друзья, улыбнувшись, обнялись и расцеловались.