Джеймс Клавелл - Гайдзин

– Не понимаю, как ей это удалось, – пробормотал он.

– Сэр?

Он вскинул глаза и увидел Тайрера с бледным лицом, недоуменно уставившегося на него. Он совсем забыл о нем.

– Я просто вспомнил Леди с Лампой, – объяснил он, говоря это машинально, чтобы успокоиться, но не давая разговору мешать его сосредоточенной работе над рассеченными мышцами и поврежденными венами. – Флоренс Найтингейл. Она приехала в Крым всего с тридцатью восемью сестрами милосердия и за четыре месяца снизила смертность с сорока человек из каждой сотни до примерно двух.

Тайрер знал эти цифры, их знал любой англичанин, знал и с гордостью понимал, что эта женщина была ни больше ни меньше как основоположницей современной профессии ухода за больными.

– Какой она была… я имею в виду как человек?

– Сущей мегерой, если ты не поддерживал чистоту и не выполнял ее распоряжений. В остальном она была святой – в самом христианском смысле этого слова. Она родилась в Италии, во Флоренции, – отсюда и ее имя, – хотя была англичанкой до мозга костей.

– Да. – Тайрер почувствовал теплоту, звучавшую в голосе хирурга. – Это чудесно. Просто замечательно. Вы хорошо ее знали?

Глаза Бебкотта ни на миг не отрывались от раны и от его мудрых пальцев, которые прошли вглубь и обнаружили, как он и опасался, перерезанную кишку. Незаметно для самого себя он чертыхнулся. Осторожно начал искать второй конец. Зловоние усилилось.

– Вы упоминали голландский. Знаете, почему некоторые японцы говорят на этом языке?

Сделав над собой чудовищное усилие, Тайрер оторвал взгляд от пальцев доктора и постарался сжать ноздри. Он вновь почувствовал неудержимый позыв к рвоте.

– Нет, сэр.

Струан шевельнулся. Бебкотт тут же произнес:

– Дайте ему еще эфиру… вот, правильно, не прижимайте слишком сильно… хорошо. Молодчина. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно.

– Ладно, это ничего. – Пальцы снова принялись за поиски, действуя словно сами по себе, помимо воли доктора. Потом замерли. Бережно они вытянули наружу второй конец перерезанной кишки. – Вымойте руки и подайте мне иглу, которая уже с ниткой, – вон там, на столе.

Тайрер подчинился.

– Хорошо. Спасибо. – Бебкотт начал шить. Очень умело и аккуратно. – Печень у него не пострадала, ушиблена немного, но порезов нет. Почка тоже в порядке. Итибан – по-японски это значит «очень хорошо». У меня есть несколько пациентов-японцев. В награду за свою работу я заставляю их учить меня словам и выражениям. Я могу помочь вам с учебой, если хотите.

– Я… это было бы замечательно – итибан . Извините, из меня такой плохой помощник.

– Вовсе нет. Я терпеть не могу заниматься этим в одиночку. Я… ну, мне делается страшно. Забавно, конечно, но это так. – На какое-то мгновение его пальцы заполнили собой всю комнату.

Тайрер посмотрел на лицо Струана – ни кровинки; всего час назад такое румяное и сильное, оно теперь вытянулось и стало зловещим; ресницы мелко подрагивали время от времени. Странно, подумал он, странно, каким невероятно голым Струан кажется сейчас. Два дня назад я даже не слышал его имени, а теперь мы связаны, как братья, теперь жизнь стала другой, она изменится для нас обоих, хотим мы этого или нет. И теперь я точно знаю, что он храбр, а я нет.

– Так вот, вы спрашивали о голландском, – произнес Бебкотт, едва слушая себя и целиком сосредоточившись на своей работе. – Примерно с тысяча шестьсот сорокового года единственным чужеземным народом, с которым японцы имели контакты, не считая китайцев, были голландцы. Всем остальным было запрещено высаживаться в Японии, особенно это касалось испанцев и португальцев. Японцы не любят католиков, потому что те вмешивались в их политику где-то в тысяча шестисотых годах. В легендах говорится, что был момент, когда вся Япония чуть было не сделалась католической. Вы слышали что-нибудь об этом?

– Нет, сэр.

– Так вот, голландцев терпели по причине того, что они никогда не привозили сюда миссионеров, просто хотели торговать. – Он замолчал на мгновение, но его пальцы все так же продолжали накладывать маленькие аккуратные стежки. Потом его звучный голос снова загремел в маленькой комнате: – Поэтому нескольким голландцам, только мужчинам, никаких женщин, разрешили остаться, связав по рукам и ногам самыми жесткими ограничениями, и поселили их всех на созданном человеческими руками острове площадью три акра в бухте Нагасаки, который назывался Десима. Голландцы подчинялись любому закону, который вводили японцы, и приучились падать ниц перед кем нужно – изрядно тем временем богатея. Они привозили книги, когда им это разрешали, торговали, когда им это разрешали, и осуществляли торговлю с Китаем, которая всегда имела для Японии важнейшее значение – китайские шелка и серебро шли в обмен на золото, бумагу, лак, палочки для еды… вы, кстати, знаете, что это такое?

– Да, сэр. Я три месяца прожил в Пекине.

– Ах да, извините, я забыл. Ладно. Если верить голландским дневникам начала семнадцатого века, первый из сёгунов династии Торанага – сёгун для них то же самое, что для нас император, – решил, что иностранное влияние противоречит интересам Японии, поэтому он наглухо закрыл страну и объявил, что отныне японцы не имеют права строить морские суда или покидать родные берега – любой, кто это делал, уже не мог вернуться назад, а если возвращался, его должны были тут же убить. Этот закон до сих пор в силе. – Его пальцы вдруг замерли, потому что тонкая нить оборвалась на очередном стежке. Он выругался. – Подайте мне другую иглу. Нигде не могу раздобыть приличного кетгута [4] Кетгут – нити, изготовляемые из кишок мелкого рогатого скота для применения в хирургии. Рассасываются в тканях через несколько недель. , хотя шелк здесь хороший. Попробуйте вдеть мне еще одну нить, только сначала вымойте руки, а потом вымойте их еще раз, когда закончите. Спасибо.

Тайрер был рад заняться чем-нибудь и отвернулся, но пальцы плохо его слушались. К горлу опять подкатывала тошнота, в голове стучал тяжелый молот.

– Вы говорили что-то… про голландцев.

– Ах да, ну так вот. Мало-помалу, с большой осторожностью голландцы и японцы начали учиться друг у друга, хотя голландцам официально запрещалось учить японский язык. Десять лет назад бакуфу открыло школу, где японских детей учат голландскому…

Оба мужчины одновременно услышали топот бегущих ног. Торопливый стук в дверь. Покрытый потом сержант-гренадер стоял на пороге, приученный никогда не входить в помещение во время операции.

– Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, но по дороге к нам топают четыре этих вонючих пенька. Похоже на депутацию. Все они самураи, все четверо.

Доктор продолжал шить.