Серж Жонкур - Опасная связь

Инцидент в магазине – словно иллюстрация ее жизни в последнее время. С сентября все дни состоят из украденного у нее времени, времени, которое ей больше не принадлежит. Часов, которые отнимают у нее на работе. Минут, что она теряет в переходах метро. И даже двое ее собственных детей видятся ей маленькими эгоистичными воришками. В придачу еще и Виктор – ее пасынок, который бывает здесь только десять дней каждый месяц и по возможности держится на втором плане (правда, насупившись, что в конечном счете еще хуже), тоже крадет у нее время. Крадет, даже не спрашивая, просто находясь здесь, не делая ничего, не убирая постель, не готовя уроки, только валяясь со своей игровой приставкой на том белом диване, где она и сама мечтает как-нибудь прилечь. Прилечь всего на один вечер – бросить вещи при входе и устроиться на белой приятной коже, и чтобы все делалось без нее.

Попискивания возобновляются, жизнь возвращается. Когда она выходит из супермаркета «Монопри» на улицу, там уже черным-черно. Сегодня 20 октября, девятнадцать тридцать, и день стал еще короче. Ручки пакетов с покупками врезаются ей в ладони. Из-за этого холода люди шагают быстрее, словно чего-то боятся. Углубляясь в маленькие улочки, она встречает все меньше и меньше людей, машин, магазинчиков и вскоре слышит только стук собственных каблуков по тротуару. Иногда у нее возникает чувство, будто и сама она превращается в этот дробный перестук убегающего времени, в механический отзвук торопливой поступи, затухающий с наступлением вечера. Хотя она добилась всего, чего хотела, у нее есть ответственная работа, прекрасная квартира, семья… Но только с сентября все пошло наперекосяк.

Она набирает код на входе, толкает дверь ногой и обнаруживает свой двор погруженным в темноту. В конечном счете это единственный момент за день, когда она остается одна, потому-то она так и нуждается в одиночестве. Пока здесь не обосновались вóроны, минуты, проведенные в этом дворе, были настоящей передышкой, глотком воздуха, благом, которое она чувствовала всякий раз, проскальзывая в вестибюль, и надо сказать, что, когда она направлялась в сторону двора, весь город вокруг стирался. Эта густая тишина, это ощущение безмятежности исходит от двух огромных деревьев, чьи кроны простираются над крышами, словно вторая кровля, создавая тут совершенно особый, дикий и девственный мир. Трава растет в щелях между камнями брусчатки, кусты прямо под деревьями образуют посреди двора настоящие заросли; природа здесь слишком явно отвоевывает свою территорию у города.

В этом старом частном особняке только внешний, выходящий на улицу фасад заново оштукатурен – там-то Аврора и обитает. Здания в глубине двора более древние, в них последние ремонтные работы проводились много десятилетий назад, электрические провода тянутся там по трехвековым балкам, это словно другой мир, куда она никогда не заглядывает. Аврора идет сквозь запахи пригородного леса, угадывая в потемках очертания двора, потому что с сентября, с тех пор как здесь обосновалась пара во́ронов, она перестала зажигать свет. Она знает, что стоит ей включить дежурную лампочку, как те раскаркаются, и с вершин деревьев понесутся оглушительные, леденящие душу вопли, от одной только мысли о которых у нее холодок бежит по спине. Ей всегда было не по себе с птицами, ее даже голуби пугают, когда подбираются слишком близко, что уж говорить о вóронах.

Впервые она толкнула эту дверь восемь лет назад, когда пришла сюда вместе с Ричардом посмотреть квартиру, и стоило ей наткнуться на зелень, это место показалось ей деревенским уголком посреди Парижа, укрытым от июльской жары. Воздух под большими деревьями был прохладным, словно кондиционированным, и она сразу же поняла, что именно здесь будет жить, поняла еще до того, как увидела квартиру, все из-за этого двора – настоящей шлюзовой камеры, коридора между домом и остальным миром.

Она зажигает тусклый светильник в помещении на первом этаже, отведенном для почтовых ящиков, а заодно и для мусорных бачков. Старая лампочка заливает его янтарным светом. Аврора выбрасывает рекламные проспекты и оставляет счета. Выйдя оттуда, она поднимает голову: колышется листва на ветру, однако сегодня вечером вóронов она не видит. Что не успокаивает ее дурные предчувствия.

Оказавшись на лестнице, она решает не зажигать свет. Они мерещатся ей на каждом этаже, и порой она боится наткнуться на них даже здесь, на лестничной площадке. Она твердит себе, что однажды вечером ей не удастся совладать со своим страхом, он настолько парализует ее, что не позволит вернуться к себе домой. Ричард каждый раз втолковывает ей: «Аврора, это всего лишь птицы, если уж на то пошло, они сами тебя боятся». Но она знает, что это неправда, эти вороны, даже когда до них остается меньше метра, не шевелятся, наблюдают за вами или дразнят. Эта пара воронов – олицетворение всех тех страхов, которые сейчас обступили ее, всего того, что разладилось в ее жизни: накопившиеся долги, ее компаньон, который не разговаривает с ней с сентября, все способствует тому, чтобы окончательно выбить ее из колеи.

В городе тратят свою жизнь на то, чтобы произвести первое впечатление. В течение дня встречаешь тысячи взглядов, соприкасаешься вплотную со столькими людьми, едва замечая некоторых, а других даже не видя. В Людовике всех сразу же поражает его стать. Такое телосложение налагает отпечаток и на характер, определяет его отношение к другим, а кроме того, обязывает к некоей осторожности, как сегодня вечером в этом переполненном автобусе: он чувствует, что при малейшем нарушении равновесия может причинить кому-нибудь боль, так что цепляется крепче за поручень, особенно когда нервный водитель встряхивает своих пассажиров. Три старушки, сидящие прямо под Людовиком, кажутся совсем крошечными, несколько мужчин выглядят не больше. Он не уверен, что женщины присматриваются к нему, зато мужчины точно бросают взгляды, завидуя его комплекции, в обезличенной толпе она выглядит незаслуженным преимуществом.

Входит молодая женщина с детской коляской, люди пробуют потесниться, но ничего не получается, магнитофонный голос просит пассажиров « пройти в глубь салона» , водитель встает и добавляет к словам жест, все ужимаются, внутри становится невозможно дышать, и тогда Людовик выдирается вон из этого зараженного нетерпением автобуса. У него проблемы с толпой, с этой городской манией сбиваться в кучу. Он оказывается на бульваре, но тут тоже самое, люди бегут, опустив голову. Отвести плечо, сделать шаг в сторону, чтобы избежать столкновения – здесь все это делают не раздумывая, в то время как он пробует сосредоточиться, возвышаясь над толпой. Наверняка надо долго прожить в Париже, чтобы инстинктивно лавировать в столь плотном и спешащем множестве, сливаться с ним, даже не обращая на него внимания.