Уинстон Грум - Форрест Гамп

Банкет в честь команд призеров состоялся в не большом городе Фломатоне, про который тренер Феллерс говорил «Кружополис». Из нашего района пятерых или шестерых игроков команды-победительницы посадили в автобус и повезли туда. Ехали мы часа два, тубзика в автобусе не было, а я на дорожку выдул две бутылки лимонада, так что по приезду в этот Фломатон мне ужастно захотелось по маленькому. Торжественное меропринятие назначили в фактовом зале Фломатонской средней школы, и там мы с ребятами сразу пошли искать тубзик. Я заторопился растегнуть ширинку, но молнию заело, посколько в ней застрял край рубашки. Дергал я, дергал – не туда и не сюда. Хорошо, какой-то добрый малец из команды соперников сбегал за тренером Феллерсом и двумя амбалами, и они попытались расстегнуть на мне штаны. Один амбал говорит, мол, единственный выход – порвать. Но тренер Феллерс, руки вбоки, уперся рогом: «Ты что думаешь, я так и приведу его в фактовый зал, с расстегнутой ширинкой, чтобы у него причиндалы торчали на всеобщее оборзение? Что о нас люди подумают?» Поворачиваеца ко мне и говорит: «Форрест, ты потерпи чуток, а когда все закончица, мы уж как-нибудь тебе поможем, лады?» Я кивнул, посколько ничего другого не придумал, но заподозрил, что терпеть придеца долго.

Войдя в фактовый зал, там уже была куча народу, все сидели за столами, улыбались и оплодировали нашему появлению. Нас усадили за длинный стол прямо на сцене, у всех на виду, и тут я понял, что опасался не напрастно: меропринятие затягивалось. Можно было подумать, каждый в этом зале должен толкнуть речь, в плоть до официантов и уборщитцы. Жаль, мамы рядом не было, чтоб меня успокоить, – она лежала дома в постели, посколько ее свалил гриб. В конце концов начали раздавать призы – мячики золотого цвета: каждого игрока выкликали по фамилии, чтоб он встал, подошел к микрофону, получил приз и сказал спасибо, а еще нас проинкрустировали, что при желании можно чего-нибудь добавить, но коротенечко, чтоб не застрять там до скончания века.

Почти все уже забрали свои призы, сказали спасибо, и наконец пришла моя очередь. В микрофон выкликнули: «Форрест Гамп!», а это – вроде я вам еще не говорил – и есть моя фамилия. Встаю, подхожу, мне вручают приз. Наклоняюсь к микрофону, чтобы сказать спасибо, – и тут все ожевились, захлопали, повскакали с мест. Ну, думаю, кто-то заранее наболтал, что я типо идиот, и публика теперь стараеца из вежливости. Но меня это до того удивило, что я растерялся и прирос к месту. Потом все умолкли, а ведущий, который у микрофона, спросил, не хочу ли я чего-нибудь добавить, ну, я и добавил: «Мне бы по маленькому».

Не на долго все в зале типо языки проглотили, потом начали как-то странно переглядываца, по залу тихий ропот пробежал, а тренер Феллерс подскочил ко мне, взял за локоть, увел на место и потом до конца меропринятия сверлил меня взглядом, но зато после окончания кликнул своих амбалов, с ихней помощью отвел меня обратно в тубзик, на мне рванули ширинку – и я напрудил чуть ли не ведро!

– Гамп, – сказал мне тренер, когда я облегчился, – ты у нас прирожденный оратор.

Следущий год был меньше наполнен событиями, но кто-то пустил слух, что в чемпионскую команду по футболу затесался кленический идиот, и на меня посыпались письма со всех концов страны. Мама их собирала и вклеивала в альбом. А как-то раз пришла бандыроль из Ню-Йорка: официальный безбольный мяч с автографами всей безбольной команды «Ню-Йорк янкиз». Никогда еще я так не радовался! Хранил этот кожаный мячик как синицу ока, но однажды вышел покидать его на заднем дворе, а там здоровенная псина: выскочила не извесно откуда, подпрыгнула, поймала мячик на лету и сгрызла. Вечно у меня какой-нибудь облом.

Как-то раз вызывает меня тренер Феллерс и ведет в кабинет директора. А там уже сидит везетёр из какого-то университета, пожал мне руку и спрашивает, не планирую ли я играть в студенческой команде. Мы, говорит, к тебе присматриваемся. Я только головой помотал, посколько ничего такого не планировал. А перед этим везетёром все заискивали: кланеюца, расшаркиваюца, величают его «мистер Брайант». Но мне он сразу сказал, чтоб я его звал просто Медведь, а я еще подумал, что имечко у него странноватое, хотя он и в правду чем-то на медведя смахивал. Тренер Феллерс чесно предупредил, что способности у меня не ах и мне, вероятно, потребуеца помощь в учебе. Через неделю дали мне тэст со всякими заковыристыми вопросами, нам такой материал не обьесняли. Прошло не много времени, и я, заскучав, этот тэст отложил.

А еще через два дня снова являеца Медведь, и тренер Феллерс тащит меня к директору. Медведь совсем скис, но разговаривает вежливо, спрашивает, хорошенько ли я постарался, когда писал тэст. Я киваю, директор только глаза таращит, а Медведь такой:

– Это крайне огорчительно, ведь результат свидетельствует, что мальчик – идиот.

Теперь уже и директор кивает, а тренер Феллерс стоит, руки в брюки, и растраиваеца. Похоже, со студенческой командой вопрос закрыли.

Но если для студенческого футбола меня сочли туповатым, то для армии США я оказался в самый раз.

Доучивался я последний год – весной всем нашим выдали атестаты. Мне хотя бы разрешили сидеть на сцене и даже выдали черную мантею, а когда подошла моя очередь, директор обьевил, что мне вручаеца «особое» сведетельство. Я двинулся к микрофону, и оба амбала, вскочив со своих мест, поспешили за мной – боялись, наверно, как бы я не выкинул такой же номер, как на том футбольном меропринятии. Моя мама сидела в первом ряду, плакала, заламывала руки, и я тоже радовался, посколько сумел кой-чего добица.

Но когда мы пришли домой, я понял, что убивалась она не напрастно: меня ждала повестка, где говорилось, что мне надлежит явица в эту… как ее… мебелизационную комиссию. Я не сразу собразил, что к чему, но мама-то все поняла, ведь шел одна тыща шесьдесят восьмой год и в воздухе уже пахло всяким дерьмом.

Она дала мне с собой справку от директора школы, для предъевления в мебелизационную комиссию, но я по дороге ее посеял. А в комиссии творился форменный дурдом. Здоровущий чернокожий в военной форме орал на призывников и делил их на групы. Мы стоим, а он подходит и орет: «Так, одна половина идет туда, другая идет сюда, третья остаеца на месте». Толчея, все запутались, и даже я понял, что нами командует какой-то дебил.

Затолкали меня в кабинет, там нас построили в одну шеренгу и велели раздеца. Мне это не очень-то понравилось, однако же все подчинились, ну и я тоже. Стали нас осматривать, заглядывали в глаза, в нос, в рот и, стыдно сказать, в трусы. А потом и говорят: «Нагнись», и когда я нагнулся, кто-то засунул мне палец в задницу.

Полный беспредел!