Уинстон Грум - Форрест Гамп

Мы с Кертисом так и не нашли общий язык, и меня совсем тоска заела. Скучая по маме, я спал и видел, как бы вернуца домой. А этого Кертиса я просто-напросто не понимал. В разговоре он постоянно матерился, я даже слов таких раньше не слыхал и, пытаясь угадать их значение, упускал главную мысль. Восновном она сводилась к тому, до какой степени его достает одно или другое.

У Кертиса была машина, и он изредко подбрасывал меня на тренеровку, но однажды выхожу я к нему на встречу, а он, матерясь на чем свет, возица с тяжеленной решеткой уличного люка. Как выеснилось, он проколол шину и хотел сменить колесо, сложил все гайки на снятый диск и нечайно смахнул их в люк. Нам грозило опоздание, что щиталось грубым нарушением, и я ему говорю:

– Ты отвинти от каждого колеса по одной гайке, и получица у тебя по три гайки на каждое колесо – до стадиона как-нибудь дотянем.

Кертис на миг даже материца забыл и, уставившись на меня с земли, спрашивает:

– И как только дотумкал? Ты же вроде идиот?

А я ему отвечаю:

– Ну, идиот, зато не тупой.

Тут Кертис прямо взбеленился, вскочил с земли и погнался за мной с гаечным ключом, обзываясь всеми грязными словами, какие только знал, и после того случая наши отношения в конец испортились.

Я решил от него куда-нибудь отселица и после тренеровки, спустившись в подвал Обезьянника, остался там на весь вечер и на ночь. В подвале было не грязней, чем в комнатах, да и лампочка на потолке уцелела. На другой день перетащил я туда свою койку и там обосновался.

Между тем в универе начались занятия, и администрации пришлось думать, как со мной поступить. На кафедре легкой отлетики был один препод, который вроде ничего не преподдавал и только устраивал дела всяких балбесов, чтоб их не отчислили за неупеваемость. Некоторые предметы щитались легкотней, например «физическая культура», и меня сразу туда записали. Но по мимо этого, мне полагалось ходить на англиский и литературу, а так же выбрать одну из, естественно, научных или математических дисциплин – их было никак не обойти. Позже я узнал, что есть определенные преподы, которые футболистов особо не напрегают, учитывая, что те выкладываюца на футбольном поле и не могут разбазаривать свое время на учебу. Один такой препод был на кафедре физики, но читал он, к сожалению, только спецкурс промежуточного уровня по «Теории света» или как-то так, расщитанный вроде бы уже на выпускников. Но меня все равно туда запихнули, хотя, по мне, что физическая наука, что физическая культура – не велика разница.

С англиским и литературой мне повезло меньше. На кафедре англиского отзывчивых преподов не было вовсе, поэтому мне сказали посещать занятия, потом на общих основаниях сдавать экзамены, а в случае «неуда» обещали посодействовать.

На промежуточной «Теории света» выдали мне учебник весом не менее двух кило – сплошная китайская грамота. Каждый вечер я у себя в подвале садился на койку под лампочкой, раскрывал этот толмут и через некоторое время с удивлением заметил, что щелкаю уровнения как орешки, и кое-какие вещи для меня проеснились. После первой контроши наш лектор – звали его професор Хукс – вызывает меня к себе в кабинет. И говорит:

– Форрест, скажите чесно: кто-нибудь поцказал вам ответы?

Я только головой помотал, тогда он, выдав мне листок с отпечатанным заданием, велел сесть за стол и при нем написать решение. Когда я управился, он проверил мою писанину и только пробормотал:

– Чудныделатвоигосподи…

Зато на англиском дела обстояли совсем иначе. Препод, мистер Бун его звали, был очень строгий и говорливый. В первый же день задал нам домашку: каждому написать свою краткую авто-биографию. Я, конечно, намучился, почти всю ночь не спал, думал-передумывал и записывал все подряд, что только приходило в голову, посколько мне сказали «неудов» не бояца.

Через несколько дней мистер Бун раздает проверенные работы и над каждой авто-биографией прикалываеца. Доходит до моего сочинения: ну, думаю, сейчас разнос устроит, это точно. Но он взял со стола мою домашку и начал зачитывать в слух, для общего ознакомленья, а сам от смеха давица, ну и ребята в след за ним тоже похахатывают. А у меня там написано про школу-дурку, про тренера Феллерса и наше торжественное меропринятие, про мебелизационную комиссию, про поход в кино с Дженни Каррен и всякое разное. Дочитав до конца, мистер Бун обьевил:

– Вот это поистине самобытный текст! Именно такого эффекта я от вас и добиваюсь.

И все стали на меня оборачиваца, а он продолжает:

– Мистер Гамп, обдумайте возможность перевода на отделение творческого письма… как вы только все это придумали?

А я и говорю:

– Мне бы по маленькому.

Мистер Бун сперва отшатнулся даже, потом как заржет, и за ним вся удитория, а он и говорит:

– Мистер Гамп, вы настоящий балагур.

И снова я как-то не понял.

Первый футбольный матч состоялся в субботу, недели через две или три после тех событий. Я показывал себя в самом не выгодном свете, и в конце концов тренер Брайант решил – примерно как тренер Феллерс в мои школьные годы, – что со мной делать. Он просто дал мне возможность бежать. Бежал я в тот день очень даже не плохо, сделал четыре тачдауна, мы вынесли сборную университета Джорджии со счетом 35: 3, и все хлопали меня по спине, да так, что потом не разогнуца было. Я только ополоснулся и сразу позвонил маме, а она слушала трансляцию матча по радио и теперь ее перевыполняло щастье! В тот вечер всюду собирались компашки, но меня никуда не позвали, так что я отправился к себе в подвал. Посидел там не много, а потом услышал музыку, доносившую откуда-то с верху и реально красивую. Сам не знаю зачем, но пошел я на верх, узнать, кто так здорово играет.

Оказалось, это один парень, Бубба, сидит у себя в комнате и упражняеца на губной гармошке. Сломав на тренеровке стопу, ему ни в футбол было не поиграть, ни в компанию не пойти. Он мне разрешил присесть на свободную койку и послушать, мы даже не разговаривали, вобще ничего. Просто сидели друг против друга, он на одной койке, я на другой, и он играл на губной гармошке. Примерно через час я спросил, нельзя ли мне тоже попробовать, и он сказал: «Валяй». Я и подумать не мог, что это на всегда изменит мою жизнь.

Поиграл я не много, приноровился, уже не плохо получалось, а Бубба чуть с ума не сошел: говорит, никогда еще не слышал такой суперской фигни. Время уже было позднее, Бубба предложил мне взять с собой эту губную гармошку, и я не стал отказываца. Играл долго, пока глаза не стали слипаца, и только тогда лег спать.

На следущий день было воскресенье, я поднялся к Буббе, чтобы вернуть ему гармошку, а он такой: отставь себе, у меня другая есть. Я был просто на седьмом небе, решил прогуляца, сел под деревом и за день переиграл все извесные мне мелодии.