Даниэль Кельман - Слава

Когда Элизабет вернулась в комнату, Лео висел на проводе и на кого-то кричал.

– Так не пойдет! Нельзя со мной так обращаться! Я не позволю!

Бросив трубку, он с торжествующим видом повернулся к ней.

– Это был Рёбрих.

Кто такой Рёбрих, она не имела представления, но, судя по тому, с какой интонацией Рихтер произнес его имя, он был важный человек в литературных кругах.

– Та премия, помнишь? Они мне ее уже почти пообещали, а теперь собираются отозвать только потому, что я не желаю, чтобы речь на вручении произносил Эльдрих! Но так дело не пойдет! Пусть они с каким-нибудь Ренке или Мёрзамом так себя ведут, но только не… Глянь-ка, какое небо! Солнечные лучи пляшут по облакам промышленных газов, словно это не грязь, а что-то хорошее. В контражуре все кажется прекрасным. Ну, в любом случае, я ему ответил, чтобы он и думать об этом забыл. Если хочет на следующий год видеть меня в жюри, играть придется по моим правилам!

Элизабет опустилась на кровать. Год тому назад они с Карлом, Генри и Паулем были в Сомали. В последний день Карл признался ей, что долго не выдержит, что нервы его вконец расшатаны, да и душа не на месте. Что же с ними сейчас происходит? В какой комнате без окон их заперли, что до них не мог достучаться ни один разумный человек? Она лежала не шелохнувшись, но вдруг нечаянно оказалась впутанной в беседу с четырьмя полицейскими, каким-то образом сливавшимися в одного – причем такого, которому ни в коем случае нельзя было дать неверный ответ. Человек этот тем временем расспрашивал ее о каких-то подробностях относительно событий далекого детства и заставлял решать сложные арифметические задачи – за каждый неправильный ответ кого-то убивали. На ее плечо легла рука. Вскрикнув, Элизабет подскочила.

– О том, что тебе снятся кошмары по ночам, я уже знаю. Но среди белого дня? Ты всхлипывала, как дитя.

Она ответила, что ничего не помнит. Он внимательно посмотрел на нее, и, чтобы спастись от его пристального взгляда, она снова вернулась в ванную и встала под душ. Подставила голову под струи теплой воды и постаралась не думать ни о Карле, ни о Пауле, ни о Генри. В конце концов, они были взрослыми людьми и шли на риск совершенно сознательно. Это были мужчины, отлично ориентирующиеся в жизни, совершенно не такие, как… Да, они были вполне в состоянии о себе позаботиться.

Вернулась фрау Раппенцильх, чтобы их забрать. По дороге в институт она развлекала их историями об уличных нападениях и грабежах. В городе, по ее словам, было очень опасно. Взбудораженный, Лео достал блокнот.

В зале института собрались в ожидании тридцать два немца. Лео поднялся на кафедру. Как обычно, вся подавленность и обремененность тут же улетучились. Он стоял, выпрямив спину, и мудро рассуждал о варварстве и культуре, о шуме, о крови, об опасностях – Элизабет заметила, что под влиянием впечатлений, полученных за последние дни, он отклонился от заранее заготовленного текста. Даже когда он импровизировал, фразы его были составлены идеально, а вокруг столь плотно сгустилась энергия, что невозможно было отвести взгляд. Тут завибрировал ее сотовый, и она поторопилась выскочить в коридор.

Его высокопревосходительство, сообщил ей сотрудник аппарата государственного секретаря, не отказывает ей в беседе. Подробности станут известны на следующий день. Заверив собеседника в глубочайшем почтении, Элизабет перезвонила Морицу. Тот сказал, что к процессу подключилось министерство иностранных дел, но возлагать особые надежды на политиков не стоит, да и у немецкой разведки в этом регионе мало людей. Придется действовать самостоятельно.

Когда она вернулась, Лео как раз закончил. Зал аплодировал. Он подписал с десяток книг, три раза ответил на вопрос, как ему в голову приходят такие идеи. Спустя всего ничего фрау Раппенцильх, вдруг разнервничавшись и раскрасневшись, поторопила их к выходу. Генеральный консул ждет, прием уже начался!

– Почему они вечно задают мне этот вопрос? – шепотом поинтересовался он, когда они уже сели в машину. – Насчет того, как мне в голову приходят такие идеи? Что это вообще за вопрос такой, что мне на него отвечать?

– А что ты отвечаешь?

– В ванне.

– Что?

– Что они приходят мне в голову, когда я принимаю ванну. Им этого достаточно. Они даже рады. Эй, погляди вон туда! Там афиша с Ральфом Таннером. Повсюду этот Таннер! От него даже на другом конце земли не спрячешься. Мы с ним познакомились в том году. Та еще обезьяна! О, а это что? – он нагнулся вперед и тронул фрау Раппенцильх за плечо. – Что это? Глядите! Там что, кого-то грабят?

Фрау Раппенцильх обернулась, но они уже проехали, и скопления людей было не видать.

– Вполне возможно, – ответила она. – Такое здесь часто случается.

Лео что-то записал в блокноте.

Резиденция генерального консула располагалась на холме, возвышаясь над дрожащим морем огней большого города. Черное небо низко нависало над головой, на нем не было ни звездочки. Слуги в ливреях сновали туда-сюда с подносами; повсюду были одни только немцы – серьезные, с прямыми спинами, напряженными лицами, будто застывшие с бокалами в руках. Лео тут же окружило пятеро мужчин; она не могла не заметить, как Рихтер ищет ее взглядом. Глаза у него горели от ярости. Казалось, от него волнами исходила разрушительная энергия, настолько мощная, что ее должны были ощущать все присутствующие.

– В ванне, – как раз произносил он в этот момент. – Все, что мне когда-либо приходило в голову, посещало меня именно в ванне. Всякий раз.

Ей преградил путь худощавый мужчина и, протянув руку, произнес:

– Фон Штюкенброк. Очень приятно!

Элизабет понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что собеседник только что ей представился. Тем временем подошел второй и также произнес:

– Очень приятно, Беккер.

– Зейферт. «Маннесман», – произнес третий. – Я возглавляю местное представительство «Маннесмана».

И он пустился в рассуждения о том, как прочел недавно в поезде последнюю книгу Рихтера, следуя из Бебры в Дортмунд. Весьма любопытно, не правда ли?

– Весьма, – ответила она, пытаясь выискать на его лице намек на иронию, на остроумную шутку, хоть на что-нибудь.

Штюкенброк поинтересовался, как такие идеи приходят в голову ее супругу.

– Кому? О, простите, он вовсе не… Когда он принимает ванну.

– Ах вот как! – промолвил Беккер.

Все трое наклонились поближе.

– Все его идеи, – пояснила Элизабет, – приходят ему в голову, когда он в ванне. Иначе не бывает.

– Возьму на заметку, – произнес Зейферт.

– Вы у нас в первый раз? – поинтересовался Беккер.

Она кивнула.

Беседа сошла на нет. Мужчины молча стояли рядом, закоснелые, словно мающиеся в темнице собственного я, завязанные внутри узлом, занесенные судьбой в совершенно отвратительное местечко вдалеке от их не менее отвратительного дома. Элизабет открыла было рот, но затем снова закрыла; сказать ей было нечего. Такое чувство, что она вынуждена была разговаривать со стиральными машинами, пожарными гидрантами или роботами, с которыми невозможно было найти общего языка. Тут зазвонил телефон. Впервые за несколько дней она испытала облегчение. Сделав извиняющийся жест, она поспешила наружу.