Элис Манро - Друг моей юности (сборник)

На берегу, однако, по-прежнему идет работа. Ранней весной прошлого года сюда привезли большие валуны и расставили там и сям, кое-где насыпали песок, соорудили длинную каменистую стрелку – все, чтобы получился укромный, защищенный от ветра пляж. Вдоль пляжа идет проселочная дорога, по которой и приехали Корнилиус и Бренда. Корнилиус забывает про больную спину и хочет посмотреть. Грузовики, экскаваторы, бульдозеры трудились весь день, и теперь, вечером, все еще стоят тут – на время укрощенные, бесполезные чудовища. Здесь работает Нил. Он водит эти огромные машины – перетаскивает валуны с места на место, расчищает пространство и строит дорогу, чтобы на пляж можно было проехать. Нил работает в строительной компании Фордайса из Логана, у которой контракт на обустройство пляжа.

Корнилиус смотрит на все. Он знает, что́ нагружают на баржи (пшеницу мягких сортов, соль, кукурузу) и куда эти баржи потом пойдут. Он понимает, как углубляют дно в гавани, и каждый раз ходит смотреть на огромную трубу, пересекающую пляж, – через нее качают со дна разжиженный грунт и камни, сроду не видавшие света дня. Корнилиус подходит к трубе и слушает шум внутри – грохот и стон несущихся по ней камней и воды. Он спрашивает, что останется от всего этого благоустройства после суровой зимы, ведь озеро попросту смахнет с места валуны и пляж, а вода, как обычно, подгрызет глинистые обрывы.

Бренда слушает Корнилиуса и думает про Нила. Ей приятно находиться там, где Нил проводит свои дни. Она любит воображать рев машин, их неутомимую силу, мужчин в кабинах – голоруких, небрежно укрощающих эту мощь, словно от природы знающих, зачем весь этот рев, зачем подгрызать линию берега. Их небрежную, благодушную властность. Бренда наслаждается тем, что от их тел пахнет трудом, что они разговаривают на языке труда, поглощены им и не замечают ее. Она счастлива, что заполучила мужчину, который приходит к ней прямо отсюда.

Если она здесь с Корнилиусом, но давно не видалась с Нилом, ей не по себе, она как потерянная, ей кажется, что этот мир может внезапно обратиться против нее. Сразу после встречи с Нилом это – ее царство. Впрочем, сразу после встречи с Нилом весь мир – ее царство. Накануне свидания, например вчера ночью, она должна была бы радостно предвкушать его, но, по правде сказать, сутки перед каждым свиданием – даже двое-трое суток – кажутся ей слишком опасными, полными возможных промашек и потому приносят не радость, а лишь настороженность и беспокойство. Она ведет обратный отсчет – в буквальном смысле отсчитывает часы. Она склонна заполнять это время похвальными поступками – разными хозяйственными делами по дому, которые давно откладывала, стрижкой газона, реорганизацией «Мебельного амбара», даже прополкой альпийской горки от сорняков. Утром в день свидания время ползет невыносимо медленно, и эти часы полны опасностей. У нее обязательно подготовлена легенда, куда она идет сегодня, но это должно быть какое-нибудь не самое необходимое дело, чтобы не привлекать излишнего внимания. Поэтому всегда есть шанс, что Корнилиус спросит: «А ты не можешь это сделать ближе к выходным? В какой-нибудь другой день?» Бренду беспокоит даже не то, что она никак не сможет предупредить Нила. Он-то подождет час и поймет, что ей не удалось вырваться. Нет, она думает, что сама этого не вынесет. Что свидание было так близко – и вдруг его отняли. Однако физического томления она в эти часы не ощущает. Даже тайные приготовления – мытье, эпиляция, умащение маслами и духами – не возбуждают ее. Она погружается в ступор от пугающих мелочей, лжи, ухищрений и оживает лишь при виде машины Нила. За пятнадцать минут пути страх, что не удастся улизнуть из дома, сменяется страхом, что Нил не явится на их постоянное место – в укромный тупик, где дорога кончается у болота. В последние часы перед свиданием Бренда начинает жаждать чего-то уже не совсем материального и не столь физического; так что, если свидание не состоится, это будет не как пропущенный обед для голодного человека – скорее как пропущенная важная церемония, от которой зависит жизнь или спасение.

Когда Нил был уже подростком, но еще не дорос до посещения баров и по-прежнему околачивался в кондитерской «Пять углов» (хорваты сохранили прежнюю вывеску), произошла перемена, памятная всем, кто ее застал. (Так считает Нил, но Бренда говорит: «Уж не знаю – для меня это все происходило где-то еще, не у нас».) Никто не знал, что с этим делать, никто не был готов. В некоторых школах боролись с длинными волосами у мальчиков, другие школы считали, что лучше смотреть на это сквозь пальцы и сосредоточиться на серьезных вещах. И только просили, если волосы длинные, собирать их в хвостик резинкой. А одежда?! Цепи, бусы из зерен, веревочные сандалии, индийский хлопок, африканские узоры, все вдруг стало мягким, свободным, ярким. В Виктории эту перемену, возможно, держали под контролем не так жестко, как в других местах. Она перехлестывала через край. Может, из-за климата люди в тех местах были мягче – все, не только молодежь. Всё окутал вихрь бумажных цветов, дурманящего дыма и музыки (которая, говорит Нил, тогда казалась потрясением основ, а сейчас выглядит совершенно невинно). Эта музыка гремела из окон в центре города, увешанных затрепанными грязными флагами, неслась над клумбами в Биконхилл-парке и цветущим желтым дроком на прибрежных утесах и долетала до пляжей, полных радости, с которых открывался вид на волшебные вершины Олимпийских гор. Вихрь захватил всех. Университетские преподаватели ходили с цветами за ухом, почтенные матери семейств могли явиться на люди в хипповской одежде. Нил и его друзья, конечно, презирали таких людей – примазавшихся попутчиков, старикашек, лишь кончиком пальца пробующих незнакомые воды. Нил и его друзья относились к миру музыки и веществ предельно серьезно.

В кондитерской они не употребляли, уходили куда-нибудь. Порой добредали до самого кладбища и устраивались там на стене волнолома. Иногда сидели возле сарая, пристроенного сзади к лавке. Войти внутрь они не могли – сарай был заперт на замок. Потом они возвращались в кондитерскую и, охваченные свиняком, пили кока-колу, ели гамбургеры, чизбургеры, булочки с корицей. Насытившись, они откидывались на стульях и созерцали движение узоров на штампованном жестяном потолке, выкрашенном хорватами в белый цвет. Цветы, башни, птицы, чудовища отделялись от потолка и плавали над головами.

– Что же вы принимали? – спрашивает Бренда.

– Все хорошее, кроме случаев, когда товар попадался некачественный. Травку, кислоту, иногда мескалин. Иногда в сочетании. Ничего серьезного.

– А я-то за всю жизнь только треть косяка выкурила на пляже. Я сначала даже не знала, что это, а когда пришла домой, отец отвесил мне оплеуху.