Элис Манро - Друг моей юности (сборник)

Им пришлось обо всем выведывать самим. Они нашли неоплаченный Марией счет – что-то вроде этого, кто-то из поставщиков явился с неоплаченным счетом, – и они пошли взять денег в сейфе, чтобы заплатить, и оказалось, что денег там нет. Там, где они держали деньги, – в сейфе, железном ящике или где, – никаких денег не было. И ни в каком другом месте тоже не было. Нигде не было. Так родители Марии обо всем и узнали.

Мария умудрилась раздать всё. Все сбережения семьи, всё понемножку отложенное из прибыли, все оборотные средства. В самом деле всё. Родители больше не могли оплачивать аренду лавки, электричество, счета от поставщиков. Они не могли больше держать кондитерскую. Во всяком случае, они так решили. Может, у них просто не хватило духу продолжать торговлю.

Лавку заперли. На двери появилось объявление: «Закрыто». Прошел почти год, пока двери открылись снова. В помещении бывшей кондитерской оборудовали прачечную-автомат.

Говорили, что именно мать – крупная, застенчивая, сутулая – настояла на том, чтобы ее дочь судили. Она боялась английского языка и кассового аппарата, но потащила Марию в суд. Конечно, та была несовершеннолетняя, поэтому ее могли только отправить в колонию, а мальчишкам и вовсе ничего не было. К тому же они все врали – каждый говорил, что это не он. Родители Марии, вероятно, устроились на какую-то работу, но не уехали из Виктории, потому что Лиза никуда не делась. Она по-прежнему плавала в бассейне YMCA, а через несколько лет поступила продавщицей в универмаг Итона, в отдел косметики. К этому времени она стала очень гламурная и держалась высокомерно.

У Нила по просьбе Бренды всегда наготове водка и апельсиновый сок. Она где-то читала, что алкоголь вызывает дефицит витамина С, а апельсиновый сок помогает его восполнить. И еще она надеется, что после водки у нее не будет пахнуть изо рта. Нил вроде бы убирает в трейлере к ее приходу – во всяком случае, судя по бумажному мешку, полному банок из-под пива, газетам, не столько сложенным в стопку, сколько сдвинутым в кучу, и носкам, запинанным в угол. Может, это сосед Нила прибирался. Некто Гэри – Бренда его ни разу не встречала, не видела его фотографий и не узнает, встретив на улице. Узнает ли он ее? Он в курсе, что она сюда приходит, но знает ли он ее имя? Возвращаясь вечером домой, замечает ли он запах ее духов, запах ее похоти? Бренде нравится в трейлере – нравится его полная неприукрашенность, временность. Вещи лежат где придется. Ни занавесок, ни сервировочных салфеток, даже солонки и перечницы нет – соль в коробке, перец в жестянке, как принесли из магазина. Бренде нравится и кровать Нила – застеленная кое-как, грубым пледом, с плоской подушкой. Это не брачное ложе и не одр болезни, оно не сулит утешения и не осложняет жизнь. Эта кровать служит Нилу для похоти и сна, одинаково самозабвенных и крепких. Бренде нравится тело Нила – такое живое и уверенное в своих правах. Она хочет, чтобы Нил даже не требовал от нее, а командовал ею. Она хочет быть его территорией.

Грязь отчасти беспокоит ее только в туалете, как любая чужая грязь. Жаль, что Нил и его сосед не очень-то стараются мыть унитаз и раковину.

Бренда и Нил садятся за стол, чтобы выпить. Они смотрят в окно трейлера на стальное, рябое, бликующее озеро. Здешние деревья, открытые озерным ветрам, уже почти голы. Костяки берез и тополей, жесткие и блестящие, как солома, обрамляют воду. Через месяц, может быть, выпадет снег. Через два так уж точно. Навигация на морском пути, ведущем из озера в океан, закроется, лодки встанут на прикол до весны, между берегом и открытой водой вырастут горные хребты изо льда. Нил не знает, что будет делать, когда работы на пляже прекратятся. Может, останется в этих местах и попробует найти другую работу. А может, сядет на пособие по безработице, купит снегоход, займется всякими зимними развлечениями. А может, поедет куда-нибудь, поищет работу где-нибудь еще, навестит друзей. У него друзья по всей Северной Америке и за ее пределами. Даже в Перу у него есть друзья.

– Так что было потом? – спрашивает Бренда. – Ты совсем не знаешь, что было потом с Марией?

Нил говорит, что нет, понятия не имеет.

Но Бренда никак не может забыть про эту историю; она не дает ей покоя, как налет на языке, как послевкусие во рту.

– Может быть, она вышла замуж, – говорит Бренда. – Когда ее выпустили. Чтобы выйти замуж, не обязательно быть красавицей. Это уж точно. А может, она даже похудела и стала выглядеть лучше.

– Ага, может, теперь мужики ей платят, а не она им.

– А может, она до сих пор где-нибудь сидит. Где-нибудь под замком.

Бренда чувствует боль между ног. Такое бывает после очередного сеанса. Если она сейчас встанет, то почувствует, как там у нее пульсирует – кровь приливает обратно во все мелкие сосуды, смятые, сдавленные, травмированные. Она будет вся пульсировать, как большая набрякшая потертость.

Бренда делает большой глоток из стакана и спрашивает:

– Так сколько ты у нее вытянул?

– Я от нее вообще ничего не получил. Я знал ребят, что брали у нее деньги. Мой брат Джонатан на ней неплохо заработал. Интересно, что он сейчас скажет, если ему об этом напомнить.

– А парни постарше? Ты же сам сказал, что парни тоже. Я не поверю, что ты просто так сидел и смотрел и что тебе ничего не досталось.

– А я тебе именно это и говорю. Я ни гроша не получил.

Бренда укоризненно цокает языком, допивает стакан и передвигает его по столу, скептически глядя на мокрые круги.

– Хочешь еще? – Нил забирает у нее стакан.

– Мне пора идти. Уже скоро.

Заниматься любовью можно наспех, в крайнем случае, а вот для ссоры нужно время. Они что, начинают ссориться? У Бренды нервы на взводе, но она ощущает и счастье. Единоличное, спрятанное внутри; не такое, что расплескивается вокруг, окрашивая весь мир в радужные цвета и наполняя тебя благодушным безразличием к собственным словам. Как раз наоборот. Бренда чувствует себя легкой, острой, отдельной от всего остального мира. Когда Нил приносит ей полный стакан, она сразу делает глоток, чтобы закрепить это чувство.

– А ведь тебя зовут так же, как моего мужа, – говорит она. – Странно, как я этого раньше не замечала.

Еще как замечала, просто не упоминала, зная, что Нилу будет неприятно это услышать.

– Корнилиус и Нил – это разные имена.

– Корнилиус – голландское имя. Уменьшительное от него будет Нил.

– Да, но я не голландец, и меня зовут не Корнилиус, а просто Нил.

– Все равно, если бы у него было уменьшительное имя, его звали бы Нил.

– Но у него нет уменьшительного имени.

– А я не говорила, что есть. Я сказала «если бы».

– А если нет, то чего об этом говорить?

Он, должно быть, чувствует то же, что и она, – медленно, неостановимо нарастающий новый восторг, потребность говорить и слышать резкие слова. Какое острое упоение, освобождение – выпустить на волю первый удар, и каким неотразимым соблазном манит лежащее впереди – разрушение. Не останавливаешься, чтобы подумать, почему тебе желанно это разрушение. Желанно, вот и все.