Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили

Мне отвратительна сама мысль о постоянном присутствии человеческой компании. Я так никогда и не женился. Слова Габриэля Оука, сказанные Батшебе [28] Габриэль Оук, Батшеба – герои романа Томаса Гарди «Вдали от обезумевшей толпы». , его романтическое обещание, для меня прозвучали угрозой: «И вечером у камина, стоит вам поднять глаза – я тут, рядом с вами, а стоит мне поднять глаза – вы тут, рядом со мной». Сорок лет назад была у меня женщина, которая хотела, чтобы я был рядом всякий раз, когда она поднимает глаза. Кадамбари. Была она такая не одна: мужчине не нужно особо стараться, чтобы его возжелали. В какой-то момент я перерос отца, оттопыренные уши, которые мать имела привычку прижимать к голове, волшебным образом перестали топорщиться, я получил степень, а потом и работу в Дели. Стало заметно, что, когда я приезжал домой на праздники, девушки вокруг неожиданно веселели, а их родители упорно приглашали меня к себе домой и расхваливали за то, что пошел в деда. «Эх, старый доктор Розарио, какой ум, какая сметка, а профиль-то какой великолепный, – говорили они. – Прожить бы ему еще лет двадцать! Одно утешение: ты, Мышкин, прямо вылитый дед». Я знал, что это даже близко не так, но в ту пору по своему легкомыслию как-то не задумывался, что ими движет.

Вчера ночью, возможно из-за того, что накануне поворошил хорошенько память, я проснулся ото сна, где был с Кадамбари, и снова ощутил внутри ее тяжелый, темный запах. В Дели она приходила ко мне по ночам, когда ее родители думали, что она тихо-мирно спит в своей постели. Входила, запирала дверь, сбрасывала сари, пуговка за пуговкой расстегивала блузку, высвобождалась из нижней юбки и вставала у двери. Так, в свете лампы, обнаженная и торжественная, она позволяла мне полюбоваться ею еще до того, как мы произнесем хоть слово. По ее настоянию лампа была масляной. Никакого электрического освещения.

Проснувшись вчера ото сна, я снова прикрыл глаза, чтобы еще на несколько секунд удержать перед собой ее светящееся, напряженное, словно от боли, лицо, взлохмаченные волосы. «Не останавливайся. Никогда не останавливайся», – шептала она в моем сне.

Я включил свет.

Судя по всему, Вальтер Шпис пришел в наш дом вскорости после своего первого визита в клинику. Не помню, что сказала или сделала моя мать, когда снова увидела его после стольких лет, – может статься, я не присутствовал при их встрече. Помню только женщину, с которой он обычно наведывался к нам домой, и то, как она прогуливалась по нашему саду. Помню, как она склоняла голову, чтобы понюхать цветы, как с радостным вскриком бросилась к павлину, прогуливающемуся по соседней стене, как сорвала зеленое манго с низко висящей ветки. Все манго в саду я считал своей личной собственностью, которой мог распоряжаться так, как мне заблагорассудится. Долгими жаркими днями мы с Голаком, вооружившись рогатками, охраняли плоды от обезьян. По какому праву кто-то срывал их, не испросив у меня разрешения? Поначалу я протестовать побоялся, – в конце концов, она была англичанкой, – но в итоге не смог сдержать возмущения и заявил:

– Это манго еще не созрело, его нельзя было срывать. Все равно есть не будете: оно кислое и твердое.

Женщина была худой как щепка. Ее волосы, ниспадавшие угольно-черной занавесью, липли к лицу. На ней были длинные черные одежды, которые развевались вокруг нее. Волшебница или ведьма. Платье ее было настолько свободным и длинным, что под ним можно было спрятать что угодно. Волшебную палочку. Метлу.

Она прекратила свое хождение, обернулась и пристально на меня посмотрела:

– Знаешь, что я ем? Я ем сырые яйца с ложечкой сахара. Ем фасоль из банок и виноград прямо с лозы. Ем запеченных маленьких мальчиков. Главное – хорошенько их посолить.

Я сделал шаг назад.

– Вообще-то, я детей на дух не переношу, – сказала она. – Но ты… ты мне вроде нравишься. Пойдем. Все мне тут покажешь.

Так ни разу и не улыбнувшись, она как ни в чем не бывало продолжила свою прогулку, словно полагая, что последовать за ней было для меня самой естественной вещью. Когда я не сдвинулся с места, она опять остановилась и со словами «Ну, пойдем, чего ждешь?» протянула мне руку. Ее пальцы были унизаны кольцами, а вокруг шеи обвиты длинные нити бус.

– Видишь? Семь колец. Все серебряные. И они позвякивают, когда я делаю вот так. Хочешь посмотреть?

Я с трудом понимал, что она говорит. Ее английский отличался от того, к которому я был привычен. Но часть про поедание маленьких мальчиков не упустил и теперь держался от нее на расстоянии.

– Берил, – оглянувшись, окликнул ее мистер Шпис. – Прошу, веди себя прилично. Не воруй фрукты и не пугай ребенка. Иди сюда, познакомься со своим проводником в мир индийского танца. Это та самая леди, о которой я тебе рассказывал, она нашла меня на том плоту в озере.

Берил де Зёте [29] Берил де Зёте – английская танцовщица, преподаватель, танцевальный критик, автор книг, посвященных танцевальным традициям Индии и Бали. замолчала, перевела взгляд на мою мать и бросилась к ней. Возвышаясь над матерью – они оба были гораздо выше нее, – Берил протянула вперед руки и с искренним воодушевлением в голосе воскликнула:

– Рада познакомиться… ну наконец-то! Мне нужно посмотреть тысячу танцев. Катхак, бхаратнатьям [30] Бхаратнатьям – древняя форма классического индийского танца, объединяет музыку, танец и драму, долгое время был частью храмовых обрядов. , их все. Понять их. Нужен кто-то, кто говорит на языке и сможет рассказать мне, что в них происходит. А то я совсем ничего не понимаю. Вы мне поможете?

Берил де Зёте обучалась танцу у Эмиля Жак-Далькроза в Хеллерау, под Дрезденом, где преподавали эвритмию – особое танцевальное искусство. «Так совпало, – говорила она, – что спустя долгое время после того, как академия танца прекратила свое существование, Вальтер Шпис приехал пожить в городок художников, который возник на ее месте». В юности, еще до получения наследства, которое позволило ей оставить работу, Берил преподавала танец. Ее считали человеком, несколько оторванным от мира, со странностями в одежде и поведении; но все признавали, что она умела пробудить чувство ритма даже у людей, полностью лишенных даже зачатков музыкального слуха.

Берил была англичанкой, но владела тремя или четырьмя языками так же свободно, как и английским. Я смутно помню, как она повсюду таскала с собой книгу, которая читалась с конца наперед. Книга, видимо, была на персидском, его она тоже пыталась изучать. Довольно скоро дедушка выяснил, что у нее была степень в Оксфорде и что она путешествовала по миру, чтобы писать об искусстве танца. Берил рассказала ему, что попытала счастья в браке – неудачно и большую часть жизни потом прожила с переводчиком с китайского, слепым на один глаз и двенадцатью годами ее моложе.