Лорен Уолк - Волчья лощина

Бетти в ответ замахнулась палкой. На сей раз удар пришёлся по запястью. От боли я рухнула на колени, стиснула, прижала к животу повреждённую руку. Не сразу решилась поднять взгляд. У Бетти лицо как-то размякло, челюсть отвисла, обнажив зубы. Чем-то она сейчас походила на приблудную собаку – время от времени такие собаки пытались прибиться к нашим, с фермы, но те их всегда прогоняли.

Пальцы Бетти сильнее сжали палку. Сейчас снова ударит, поняла я. И расплакалась. Бетти передумала бить. Вся подобралась, глаза стали ясными, злыми.

– Соплячка, – процедила Бетти. – Не забудь, чего я сказала. Станешь ябедничать – до меньшого доберусь. Вставай давай.

Я кое-как поднялась, нетвёрдым шагом пошла вперёд. Возле поворота оглянулась. Бетти голыми руками шарила прямо в зарослях плюща – там, куда забросила пенни.

Вечером я пошла к тёте Лили. Застала её перед зеркалом. Тётя Лили расчёсывала волосы. Долго, тщательно. Потом накрасила губы, но сразу стёрла помаду.

– Что тебе, Аннабель?

Она не оглянулась на меня – ей всё отлично было видно в зеркало.

– Мне… – я спрятала руки за спину. – Мне застёжку с камушками… для кофточки… поносить… Можно, тётя?

Один камушек потерялся – наверно, поэтому тётя Лили вообще рассталась с застёжкой. Вдобавок, застёжка была старая, погнутая. Такую и отдать не жалко.

– Мою застёжку? – Тётя Лили поворошила пальцем в открытой шкатулке для мелочей, что стояла на туалетном столике. – Разве застёжка не у тебя, Аннабель? С тех пор как я тебе её дала, она мне вроде не попадалась.

Я уцепилась за слово «вроде».

– Разве? – уточнила я.

Уж конечно, я не лгала. Вопрос ложью быть не может.

– Точно не попадалась. Не помню, чтобы ты возвращала застёжку, Аннабель.

Тётя Лили крутнулась вместе с табуретом, стала глядеть непосредственно на меня.

– Могу ли я одолжить то, чего не имею, Аннабель? По-моему, не могу. Ступай, поищи застёжку в своей комнате.

Она снова отвернулась к зеркалу, взяла пинцет. Я уже открыла дверь, но тётю Лили вдруг посетило новое соображение.

– Все твои кофточки, Аннабель, снабжены пуговицами. На что тебе вообще застёжка?

Я поежилась. Все кофточки тёти Лили тоже имели пуговицы.

– Просто она такая красивая, тётя.

– Красивая! В глазах Господа нашего, Аннабель, красота – самое суетное, что есть на свете.

В тот вечер у нас был отличный ужин – отбивные, жаренные в свином жире, печёная картошка и капустный салат со сметаной и сладким луком. После ужина мама завернула в клеёнку две булочки, отбивную и яблоко.

– Аннабель, это для Тоби. Сбегай, погляди – может, он где-то рядом. А нет – оставь в ящике, да крышку поплотнее прихлопни, не то собаки всё растащат.

В просьбе не было ничего необычного. Мама считала, что Тоби слишком тощий и бледный, вот и посылала ему со мной вкусненькое. Ни Генри, ни Джеймс к ящику не ходили. Они бы непременно воспользовались случаем, устроили бы догонялки в сумерках, нарочно протянули бы время, чтоб не учить уроки, чтоб сразу мыться и в кровать.

– Взрослый мужчина на одной бельчатине долго не выдержит, – сказала мама, вручая мне узелок.

– В саду полно падалиц, – возразила я. – А в поле – картошки и свёклы. Совсем рядом с коптильней. Тоби мог бы взять да поесть.

Мама смерила меня взглядом.

– По-твоему, Тоби возьмёт чужое? Нет, Аннабель, – мама покачала головой, – не возьмёт, разве только сказать ему прямо: «Бери».

– Почему тогда мы ему не скажем?

– Потому, – отрезала мама и снова взялась мыть посуду. – Беги скорей, пока совсем не стемнело.

– Почему он сам не попросит? – не отставала я, даром что мамина спина всегда значила: разговор окончен.

– Потому, – повторила мама, не оборачиваясь. – Беги, а то будешь на обратном пути в потёмках спотыкаться.

В поле зрения Тоби появлялся поэтапно: сначала над холмом возникла его шляпа, затем – плечи и так далее, до сапог. Ни дать ни взять огородное пугало – если бы не ружья. И не руки – у пугала ведь рук нет.

Не знаю, видел Тоби или не видел, как я приближаюсь. Навстречу он не пошёл. Это было не в его духе.

– Здравствуйте, Тоби. Мама прислала вам гостинца.

Надо было что-то добавить, и я добавила:

– У нас после ужина много осталось.

Тоби не ответил. Глядел из-под шляпы, как старый незлой пёс, и молчал. На шее у него болтался «кодак».

– Нащёлкали снимков, Тоби? Может, забрать у вас плёнку?

Мы забирали использованные плёнки. Тётя Лили – зря, что ли, она работала на почте? – отсылала их в проявку. Готовые фотографии я обычно днями таскала в портфеле, пока наши с Тоби пути не пересекались. Чтобы самим вскрыть конверт – этого мы себе не позволяли. Тоби, когда хотел, сам показывал свою работу.

Однажды он разорвал при мне конверт, а там… Краснохвостый сарыч с кроликом в когтях. Туча, позолоченная по краям закатным солнцем. Олень, спящий в зарослях ноголиста… Это как же надо тихо ступать, чтобы к спящему оленю подобраться! И как любить природу, чтобы, живя впроголодь, щёлкнуть не ружейным затвором, а затвором фотоаппарата! Никто бы такую добычу не упустил – кроме Тоби.

Он вынул плёнку из кармана. Я отдала ему узелок.

– Тоби, у вас чистая плёнка осталась? Или принести?

Он кивнул: в смысле, не надо, ещё есть. Плёнку нам присылали вместе с отпечатанными фотографиями. «Кодак» ведь обещал, что пожизненно будет плёнкой обеспечивать.

Тоби поправил ружейные ремни. Обычно он сразу уходил, сейчас – медлил. Я ждала. Тоби снова полез в карман.

– Вот, это твоё. – И вручил мне мой пенни. Он был тёплый и влажный, словно Тоби тискал его в кулаке. Значит, Бетти монетку не нашла. Зря только шарила по плющам. Значит, Тоби следил за мной. Пенни я положила в карман.

Тоби ещё чуть помедлил, будто надеялся на что-то. Если ему известно, что денежка – моя, значит, он видел, как Бетти меня била. Может, даже слышал угрозы. И не вмешался. Наверно, подумала я, он ждёт: вот я его попрошу заступиться. Я не попросила. Сама ещё толком не разобралась.

Наконец Тоби кивнул и пошёл прочь. На холоде клеёнчатый плащ стал колом и при каждом шаге похрустывал, три ружья за спиной слегка стукались прикладами. По этим ритмичным звукам всегда можно было узнать Тоби. Как он с такой «музыкой» к диким животным подкрадывался – загадка. На мои шаги даже сонная корова всегда оборачивалась, а олень – тот бы не только проснулся, ускакал бы миль на пять.

Я немного постояла, глядя вслед Тоби. Он пошёл по тропе между земляничной поляной и чащей; он словно бы нырял, спускаясь в ложбины, и опять выныривал. Перед домом я снова замедлила шаг. Тьма прибывала, дом светился изнутри и раздувался от этого света. Я подумала: может, Тоби тоже вот так иногда стоит, смотрит? Может, и Тоби это чувствует – что дом набухает светом?