Дэвид Арнольд - Детки в порядке

В нем самом не было ничего особенного.

Но на столешнице стояло нечто настолько величественное, настолько огромное, что у меня дрожали колени всякий раз, как я проходил мимо.

Я безвольно наблюдал, как мои ноги в носках, обретя собственную волю, медленно пододвигаются к столику. Я стоял так близко, что мог дотронуться до него. Так близко, что мог протянуть руку и потрогать урну с папиным прахом.

У меня завибрировал телефон. Я вынул его и увидел еще одно сообщение от мамы.

«Ты где?»

Из кухни звенели счастливые дружные голоса. Дзынь-дзынь-как-прошел-дзынь-дзынь-день? Я положил телефон на столик и потянулся к папиной урне. Пальцы замерли в паре сантиметров.

Когда твои веки не двигаются, это прилично усложняет жизнь. Особенно нелегко приходится со сном и морганием. Но есть еще кое-что, о чем многие не задумываются: воображение. Представьте, как вы воображаете себе что-то, какое-то место или предмет. Вы ведь закроете глаза хоть на секунду? Такое вот долгое моргание.

Для меня это было настоящей проблемой, пока папа не научил меня уходить в Страну Ничего. Он сказал, что люди закрывают глаза, воображая что-то, потому что им нужно пустое пространство, с которого можно было бы начать. Он объяснил, что видит, когда закрывает глаза. Что это не чернота или темнота… а просто пустота. И найти что-то можно только погрузившись в ничто, Вик.

А теперь он сам был воплощенным Ничем.

Теперь он был в банке.

Я отправился в свою Страну Ничего и представил, как папа заглядывал ко мне перед сном.

Эй, Вик. Нужно что-нибудь?

Нет, пап.

Все хорошо?

Да, пап.

Ну тогда хорошо. Спокойной ночи.

Спокойной ночи, пап.

Мне тогда казалось, что он ужасно мне надоедает. И вот, стоя в носках в забытьи темного коридора, вытянув руку вперед, я застрял между чем-то и ничем, недоумевая, как эта обычная, ничем не примечательная урна способна источать жар тысячи пустынь.

Папа умер два года назад. И я до сих пор не мог дотронуться до урны.

– Обед просто бомбический, Дорис. – Фрэнк перевел взгляд на сыновей. – Скажите, мальчики, еда просто шик!

Клинт прокашлялся:

– Да, пап, точно.

Кори хмыкнул и кивнул.

– И как у тебя получается, что эти… – Фрэнк ткнул в картофелину, подыскивая слова. – Хрустящие кусочки… и пряности… как ты делаешь их такими…

– Хрустящими и пряными? – спросила мама.

Фрэнк рассмеялся, склонился к ней и чмокнул в щеку. Его рука под столом дернулась в ее направлении. Я поперхнулся, каким-то чудом не скончавшись прямо на месте.

– Честное слово, с картошкой я ничего не делала. Но я с радостью передам твои восторги повару с фабрики замороженной картошки. Я собиралась сделать свою знаменитую лазанью, но кое-кто забыл купить прошутто.

Она устремила взгляд на меня.

– Ага, – сказал я, прочистив горло. – Прощения прошу. Я вообразил лицо Стоической Красавицы и твердо знал, что никакого прощения я не прошу, совсем, ни капельки.

– Я мог бы купить прошутто по пути из суда, солнышко. – Фрэнк нагреб себе на тарелку стручковой фасоли.

Фрэнк любил говорить про суд. Суд то, суд это. Разговоры о суде делали бойфренда Фрэнка в собственных глазах Фрэнком-Суперскаковой-Лошадью.

Но на самом деле он был больше похож на французского пуделя.

– На самом деле я даже позвонил узнать, не нужно ли тебе чего, но ты не ответила. Я бы оставил сообщение, но…

– Знаю, знаю.

– Кое-кто по совершенно необъяснимой причине отказывается чистить голосовую почту.

– Знаю, – ответила мама, широко улыбаясь. – Вот сегодня этим и займусь. Хорошо?

Фрэнк склонился к ней и зашептал:

– Сегодня ты точно этим займешься.

– Фу, пап, – сказал Клинт.

Кори поперхнулся и потряс головой.

Я глотнул газировки, размышляя, а что случится, если я сейчас перегнусь через стол и влеплю бойфренду Фрэнку пощечину.

Фрэнк был полной противоположностью папе: элегантный, успешный, с пышной шевелюрой. Совершенно неспособный на тонкость чувств. Он был громогласным, пожирающим стручковую фасоль юристом и неизменно ходил в костюме. Я ни разу не видел его в чем-либо еще. Наверно, он просто влюблен в костюмы. И наверно, в этом нет ничего особо значительного, но мне это было важно. Папа часто ходил в магазин в пижамных штанах.

Да и я тоже из таких.

– Ну, ребята, – сказала мама, – как поживает ваша группа?

– Хм… – Клинт быстро кинул взгляд на отца. – Ну это. Хорошо, миссис Бенуччи. Правда, хм, хорошо. Так, Кори? – Он пихнул брата локтем под ребра. Кори тут же перестал жевать и сосредоточился на хмыканье и кивках.

Фрэнк положил на тарелку третью порцию фасоли.

Мда уж. В фасоль он, видимо, тоже влюблен.

– Вот и отлично, – сказала мама. – Может, вскоре мы услышим что-нибудь из вашего? Ну, вроде концерта. Ты согласен, а, Вик?

Я поднял свой тонкостенный стакан в ироническом тосте, опустошил его до дна и поднялся.

– Ты куда? – спросила мама.

– Возьму еще газировки.

Клинт кинул вилку на тарелку, встал и схватил мой пустой стакан.

– Я налью. – И он скрылся на кухне, оставив нас недоумевать, что же, черт возьми, только что произошло.

Клинт редко вызывался кому-то помогать, а уж особенно мне.

– Как мило с его стороны, – засияла мама.

– Он очень милый пацан, – сказал Фрэнк с набитым ртом. Я мысленно прошелся по списку неопределяемых ядов, которые можно найти у нас на кухне. Чего-то такого, что Клинт сможет подбросить мне в напиток. Он вернулся через минуту, поставил передо мной бокал и сел на свое место, не говоря ни слова. Мама продолжила говорить. Что-то насчет того, как она счастлива, что мы все хорошо ладим. Я не особо прислушивался. Меня больше занимал тот факт, что Клинт заменил мой стакан папиным любимым пивным бокалом с логотипом «Метс». Бокал был из толстого стекла, а значит, я почти наверняка пролью на себя газировку, пока буду пить.

– У Клинта и Кори особые отношения, – сказал Фрэнк. – Особенно если вспомнить, что они погодки. Даже одеждой меняются.

Я обхватил бокал, но поднимать не стал.

– Что-то случилось? – с едва заметной улыбкой спросил Клинт.

Кори хмыкнул, кивнул, прожевал кусок.

Клинт с Кори предпочитали гадить исподтишка. Они не смеялись над моим лицом, как обычные дети. Они понимали: чтобы боль длилась дольше, нужно докопаться до ее оснований.

– В смысле генетики, – гудел Фрэнк. – У братьев ДНК так же похожи, как и у детей с родителями. – Он запихнул в рот фасоли, словно ставил точку в конце предложения.

– Ты просто кладезь знаний, Фрэнк, – сказала мама, не замечая папиного бокала. Либо предпочитая не замечать.

С тех пор как отношения мамы с Фрэнком стали серьезными, наши с ней сократились до минимума: минимум слов, прикосновений, чувств. Ее красота поувяла в Темные Дни, но и оставшейся хватало с избытком. Волосы у нее, как и улыбка, были яркими и юными; морщины у глаз стали заметней, но разве можно было ожидать иного? С самого диагноза до похорон она не отходила от папы ни на минуту. Было всего три причины, по которым она соглашалась покидать дом в Темные Дни: