Буалем Сансаль - 2084: Конец света

У крепости была долгая история, которой не знали, но чувствовали. Казалось, она вечно стояла на этом месте, познала множество миров и несметное число народов и видела, как они исчезали один за другим. От тех времен почти ничего не осталось, разве что призрачная, насыщенная тайнами и шепотом атмосфера, тщета прежних неведомых дел и выгравированные в камне знаки: кресты, звезды, полумесяцы, начертанные грубо или изящно; кое-где изображения с непонятными каракулями в готической манере; в других местах – полустертые, безнадежно испорченные рисунки. Должно быть, они что-то означали, иначе их не стали бы вырезать: такое старание несомненно имело смысл; да и не будь они преисполнены столь большого значения, их не пытались бы затереть. Во время Великой священной войны крепость оказалась на линии фронта, проходившей вдоль горного хребта Уа, и была задействована во время боев; стратегическое значение крепости сделало ее неприступным военным объектом; укрепление в ее стенах сначала принадлежало Врагу, а затем народу верующих – или наоборот; в любом случае, она не раз переходила из рук в руки. В конце концов ее отважно и окончательно отвоевали солдаты Аби, ибо на то была воля Йолаха. Есть даже одна легенда, которая гласит, что в окрестностях осталось столько трупов, что ими можно заложить все ущелья Уа и запросто пройти по ним, как по ровной земле. Это очень даже возможно, ведь цифры потерь объявлялись астрономические, использованное оружие по своей мощи превосходило солнце, а битвы растягивались на десятилетия, уже никто и не знает, на сколько именно. Удивляет только, что крепость после таких невзгод осталась невредимой. Если даже половина тех рассказов, которые ходят по стране, правдивы, то можно с уверенностью сказать: где ни поставишь ногу в этой стране, наступишь на труп. Удручающее соображение, ибо невозможно избавиться от мысли, что в следующий раз, когда копнут землю, придет очередь и твоего трупа.

После войны, которая разрушила все и радикально изменила историю мира, нищета выбросила на улицы всех шестидесяти провинций империи сотни миллионов несчастных; это были дикие племена, потерявшиеся семьи или то, что от них осталось, вдовы, сироты, инвалиды, умалишенные, больные проказой и чумой, пораженные отравляющими газами и радиацией. Кто мог им помочь? Ад был повсеместно. Бандиты с большой дороги кишмя кишели, они собирались в целые армии и грабили всех, кто еще выжил в этом несчастном мире. Долгое время крепость служила пристанищем для бродяг, которым хватило сил и мужества встретиться лицом к лицу с преградой горного хребта Уа. То был своего рода Двор чудес [2] Квартал средневекового Парижа, где ютились нищие. , куда приходили издалека, чтобы найти убежище и справедливость, а встречали разврат и смерть. Можно даже сказать, худшего мира, чем тот, свет не видывал.

Со временем порядок был восстановлен. Разбойников поймали и казнили в соответствии с обычаями каждого региона, машины смерти работали днем и ночью, изобретались тысячи способов их усовершенствования, но даже будь в сутках тридцать шесть часов, их не хватало бы для выполнения ежедневной работы.

Вдов и сирот попристраивали в разных местах и позволили им заниматься разным мелким ремеслом. Больные и инвалиды продолжали нищенствовать, брошенные на произвол судьбы, и без медицинского ухода помирали миллионами. Именно в целях очистки города и деревни от трупов, пропитавших всё своим зловонием и служивших рассадником стольких болезней, и создали тайную, но очень эффективную гильдию сборщиков мертвых. Для организации их деятельности были изданы специальные законы, а Справедливое Братство обнародовало религиозный эдикт, который придал сакральное значение тому, что главным образом касалось вопросов общественной гигиены и корпоративных интересов. Очищенную, прибранную, отремонтированную крепость сделали санаторием, куда выдворяли чахоточных. Уже забылось, в результате какого запутанного умозаключения всех убедили, что они являются причиной всех напастей человечества. Против больных туберкулезом мобилизовали все силы, их изгнали из городов, а затем и из деревень, где необходимо было возобновлять сельскохозяйственные работы. Вместе с оттепелью суеверие ушло, но на практике ничего не изменилось: чахоточных продолжали ссылать сюда.

У больных и паломников, которые прибывали со всех концов необъятной империи, Ати научился многому. Он узнавал названия других городов и обрывки их истории и обычаев, слышал чужой акцент и видел чужую повседневную жизнь, впитывал неожиданные и поразительные сведения. Крепость предоставляла возможность глобального ви́дения народа верующих в его бесконечном разнообразии, каждую группу с присущими только ей характером и поведением. Можно было слышать и язык паломников, на котором они приглушенно говорили меж собой, подальше от посторонних ушей, причем с таким воодушевлением, что невольно хотелось понять, о чем же идет речь. Но шушуканье тут же прекращалось: чужаки были осмотрительны. Когда Ати немного окреп, он стал бегать из палаты в палату и весь превращался в глаза, уши и даже нос, потому что у каждой группы был еще и запах, очень характерный: любого можно было выследить по запаху. А еще они узнавали один другого по акценту, по внешнему виду и чуть ли не по взгляду, и, не успев обменяться тремя знаками, бросались друг другу в объятия, всхлипывая от избытка эмоций. Было трогательно видеть, как они ищут своих, точно на переполненном базаре, собираются в каком-нибудь темном углу и лепечут на своем наречии, будто хмельные. Что они говорили друг другу целыми днями? Лишь слова, но они явно поднимали моральный дух собеседников. Это было прекрасно, но более чем неосмотрительно: закон предписывал разговаривать исключительно на абиязе, священном языке, которому Йолах обучил Аби, чтобы объединить верующих в одну нацию, а другие языки, плоды случайных обстоятельств, считались бесполезными: они разъединяли людей, обосабливали их в отдельные группы, развращали душу придумыванием вранья. Уста, которые произносят имя Йолаха, нельзя осквернять неподлинными языками, которые извергают зловонное дыхание Балиса.

Ати никогда об этом не думал, но если бы раньше ему задали вопрос на эту тему, он ответил бы, что все абистанцы похожи между собой, что все они такие же, как и он, как и его соседи по району в Кодсабаде – единственные представители человечества, которых он когда-либо видел. Однако теперь стало ясно, что люди настолько многогранны и разнообразны, что в итоге каждый из них представляет собой отдельный мир, единственный и неизмеримый, а это некоторым образом подвергало сомнению понятие о едином доблестном народе, состоящем из сплошных близнецов. Ведь тогда люди превратились бы в очередную идею, противоречащую принципу человечности, сконцентрированной в каждом отдельном индивидууме. Захватывающее и тревожное чувство. А что же тогда есть народ?