Рафел Надал - Проклятие семьи Пальмизано

Когда они перевели дух и встали, им все еще было смешно. Франко, слезший с дерева последним, подошел к брату и сестре, держа в руках по горсти лепестков, и осыпал ими кузину, пытаясь одновременно поцеловать ее в щеку. Джованна рассердилась и отскочила. Франко снова попытался коснуться губами ее щеки.

– Не трогай меня! – закричала девочка, сердясь все больше и отталкивая его.

Франко опять бросился на кузину, обхватил так, что она не могла пошевелиться, и приблизил губы к ее лицу. Он не видел, как подскочил Витантонио. Тот схватил Франко, встряхнул и отшвырнул с такой силой, что мальчик полетел наземь, до крови разбив нос о камень портика.

Услышав крики, бабушка вышла из гостиной через застекленную дверь и увидела на белых лепестках кровь; Франко в разодранной рубашке, перепачканный кровью, с распухшим носом, истерически рыдал у крыльца…

Через час, когда ушел врач, испуганного Витантонио позвали в дом – до тех пор он ждал снаружи. Едва войдя в гостиную, он понял, что пощады не будет. В комнате его ожидали тетя, отец Феличе и бабушка, которая заговорила первой. Она никогда еще не обращалась к нему так сухо.

– В этом году тебе не будет ни конфирмации, ни первого причастия.

– Твое поведение сегодня показывает, что ты еще не готов, – подытожил отец Феличе.

Витантонио заплакал, но не стал спорить.

– Может быть, ты хочешь рассказать, как все произошло? – спросила тетя.

– Здесь не о чем говорить, – перебила бабушка. – Такая грубость неприемлема в этом доме.

– Но ведь мы знаем о случившемся только со слов Франко, – настаивала тетя. – Мы должны выслушать и Витантонио.

– Ты портишь ребенка! Его поведению нет оправдания. И не спорь со мной при детях.

– Мальчик горячий, но честный и не прячется. Он никогда не врет, не соврал бы и на этот раз.

С этими словами тетя встала, протянула руку плачущему Витантонио и позвала с кухни Джованну.

– Джуа́ннин! – крикнула она, впервые за много лет прибегнув к родному наречию.

Синьора Анджела метнула в нее яростный взгляд, но не двинулась с места, оставшись сидеть в своем кресле.

В этом году пора цветения была сладостной и безмятежной всего лишь сутки.

В день конфирмации тетя попросила передать синьоре Анджеле, что не придет на торжественную мессу в церковь Иммаколаты, и вместе с Витантонио пошла к первой утренней службе в церкви Святой Анны. Джованну она еще накануне отправила в палаццо, чтобы с утра бабушка, бывшая также крестной девочки, нарядила ее в пышное платье, сшитое на заказ у модистки в Бари. Выйдя из церкви, Доната увидела, что синьора Анджела в смятении ждет ее у боковой калитки на краю площади Санта-Анна.

– Джованна пропала. С утра я одела ее и оставила на кухне завтракать, а сама пошла одевать Франко. Когда я вернулась, ее не было. Мы уже час ищем ее по всему дому. Может быть, она у вас?

Это был не столько вопрос, сколько мольба.

Женщины вошли в дом и стали звать Джованну, но та не откликалась.

Тетя знала: все это время девочка была в ярости от того, что Витантонио наказали, и не сомневалась, что побег – это форма протеста. А значит, она скоро вернется. И Доната постаралась успокоить бабушку:

– Отправляйтесь в церковь Иммаколаты и не заставляйте епископа ждать. Я найду Джованну и приведу туда же. Она не могла далеко убежать.

Едва за бабушкой закрылась дверь, на лестнице появилась Джованна в нарядном платье. Она пряталась наверху.

– Если Витантонио не пускают на конфирмацию, я тоже не пойду!

Накануне Дня святого Иоанна, когда паковали чемоданы, чтобы переехать в Савеллетри, в дом на побережье, одна из служанок спросила, почему в этом году они не берут с собой двойняшек.

– Если это из-за разбитого носа Франко, синьора Анджела, то знайте, он сам напрашивался. Я как раз отнесла цветы в церковь Иммаколаты и входила в сад через боковую калитку, когда увидела, что он пристает к Джованне.

Вечером того же дня бабушка пришла к Донате.

– Я не собираюсь просить прощения. Но, возможно, я поспешила.

– Витантонио просто защищал сестру, а вы даже не выслушали ребенка, которому не исполнилось еще и восьми лет. Для вас он никогда…

– Этого я не потерплю, – оскорбилась гранд-дама Конвертини. – Для меня он такой же внук, как и Джованна, и можешь быть уверена, что я обращаюсь с ними одинаково. По правде говоря, единственные, кто имеет право жаловаться, это остальные внуки, дети Маттео, Марко, Луки и Джованни, которые живут далеко, а особенно дети Маргериты, которых я вижу только летом и на Рождество.

– Дело не в том, далеко или близко они живут. А в нежности. И в справедливости.

– Нежничать – значит проявлять слабость. Но я всегда справедлива к Витантонио. Я прекрасно понимаю, что если бы мой сын не был таким безрассудным и отчаянным на войне, твой муж был бы сейчас жив и у мальчика был бы отец. Я знаю, что я в долгу перед тобой и твоим сыном. И всегда помню о том, что ты ухаживала за Франческой, пока она была больна…

– Вы всегда были к нему строже, чем к остальным внукам.

– Неужели ты ничего не понимаешь! Ты хотела, чтобы он вырос настоящим Конвертини? Так вот пожалуйста! Именно поэтому он должен быть сильнее и дисциплинированнее. Ты растишь мальчика слишком свободным, слишком порывистым. Наказание наверняка пошло ему на пользу в том смысле, что он понял: если не хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги, нужно заставить себя уважать. Витантонио должен быть готов к тому, что скоро ему придется отвечать за свои поступки как настоящему Конвертини, а для этого нужна подготовка и дисциплина. В нашей семье есть собственные заповеди, мы члены церкви, которая запрещает нам зависеть от других.

– А вам не кажется, что вы гневите Бога своим неумеренным честолюбием?

– Не говори глупостей. Если бы Господь пожелал сотворить всех равными, он бы так и сделал.

– Я все же вижу в этом большой грех гордыни.

– А отказываться от сына – не грех? – Синьора Анджела подняла брови и вперилась в Донату взглядом. Затем улыбнулась: – Конечно, грех! Но ты совершила его из любви, так что Господь прощает тебя, а я тобой восхищаюсь.

Анджела Конвертини смотрела Донате прямо в душу, но та сохраняла спокойствие и не отводила глаз. Выждав несколько мгновений, синьора Анджела вернулась к разговору:

– Малыш должен научиться бороться и повелевать, как настоящий Конвертини, и ты должна мне помочь. Ты не похожа на дочь простого пастуха из Матеры, у тебя гордость и напор Конвертини или даже больше – настоящей венецианской Джустиниан. Только потому я и согласилась, чтобы детей оставили тебе. Не знаю, откуда ты берешь силы, но дети большему научатся у тебя, чем у любого из моих сыновей-рохлей.