Артуро Перес-Реверте - Кожа для барабана

– Расследование было?

Архиепископ смотрел на Куарта молча, зажав трубку в зубах. Он как будто не слышал вопроса.

– Да, – не сразу, но все-таки наконец ответил он. – Потому что на этот раз все произошло без свидетелей, а кроме того, я воспринял это как… В общем, как мое личное дело. – Он снова возложил руку на грудь, а Куарту вспомнились слова монсеньора Спады: «Он поклялся не оставить камня на камне». – Однако участвовавшие в расследовании пришли к одному и тому же выводу: ничто не указывает на то, что это было убийство.

– А может быть, просто не нашли доказательств?

– Такой вариант не исключен, но технически это было почти невозможно. Камень сорвался с потолка. Никто не мог сбросить его оттуда.

– Разве только само Провидение.

– Не говорите глупостей, Куарт.

– Я и не собирался, монсеньор. Я просто констатирую, что Вечерня не отходит от правды, утверждая, что отца Урбису убила сама церковь. Так же, как и того, другого.

– Это какая-то чудовищная бессмыслица. И это как раз то, чего я опасаюсь: напридумывают горы разной сверхъестественной чуши, и мы завязнем в ней, как в кошмарах Стивена Кинга. Вокруг нас уже кружит один журналист, пренеприятный тип, который всех замучил своими ссылками на историю. Если вам придется столкнуться с ним, остерегайтесь. Он возглавляет скандальный журнальчик под названием «Ку+С», тот самый, что на этой неделе опубликовал фотографии Макарены Брунер в щекотливой ситуации с неким тореадором. Зовут этого субъекта Онорато Бонафе, и не подумайте, что это шутка [40] Имя Онорато означает «честный, почтенный»; фамилию Бонафе можно перевести как «достоверность». .

Куарт пожал плечами:

– Вечерня возлагает вину на церковь. Она убивает, чтобы защитить себя: так он написал.

– М-да. Весьма впечатляюще. Только вот скажите мне: чтобы защитить себя – от кого? От нас? От банка? От нечистого?.. У меня имеются собственные соображения насчет этого Вечерни.

– Мы могли бы обсудить их, монсеньор.

Когда Акилино Корво терял бдительность, из его глаз так и полыхало презрение к Куарту. Вот и сейчас оно прорвалось на мгновение, прежде чем очередное облачко дыма из трубки вновь скрыло лицо архиепископа.

– Отрабатывайте свою зарплату сами. Вы ведь для этого приехали.

Куарт снова улыбнулся – образец учтивости и дисциплины.

– Тогда я попросил бы Ваше Преосвященство рассказать мне об отце Ферро.

В течение пяти минут, от затяжки до затяжки, тоном, в котором было весьма много пренебрежения и весьма мало пастырского милосердия, монсеньор Корво излагал биографию Приамо Ферро. Биографию простого, невежественного сельского священника, каким тот был почти всю свою жизнь. С двадцати с небольшим до пятидесяти четырех лет он отправлял службу в одной из глухих деревушек Верхнего Арагона – Богом забытом месте, где его прихожане, мало-помалу вымерев все до одного, оставили его не у дел. Последние десять лет он провел в церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, оставаясь все таким же неотесанным, грубым и фанатичным – одним из тех, кому собственная точка зрения заменяет окружающую действительность.

– Вам, Куарт, стоило бы послушать одну из его воскресных проповедей, – сказал архиепископ. – Это настоящий спектакль. Отец Ферро все еще грозит грешникам адскими муками и вечным огнем – вот прямо так, открыто, по старинке, в выражениях, которые уже давно никто не осмеливается употреблять, и нагнал на весь приход такого страха, что всякий раз, как заканчивается его проповедь, по рядам слушателей пробегает вздох облегчения. И тем не менее, – заключил архиепископ, – при всей своей реакционности в некоторых вопросах он оказывается даже чересчур прогрессивным. Я бы сказал, неуместно прогрессивным.

– Например?

– Ну, скажем, в вопросе о противозачаточных средствах, чтобы далеко не ходить за примером: он до наглости в открытую поддерживает их применение. Или вот: он не отказывает в совершении таинств гомосексуалистам, разведенным и прелюбодеям. Пару недель назад он окрестил ребенка, которого священник другого прихода отказался крестить, потому что его родители не состоят в законном браке. И когда этот священник явился к нему за объяснениями, он ему заявил: кого хочу, того и крещу.

За время этого монолога трубка Его Преосвященства погасла; он зажег другую спичку и взглянул на Куарта поверх язычка пламени.

– Одним словом, – проговорил он, – послушать мессу в церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, – это все равно что совершить путешествие в машине времени, которую бросает то назад, то вперед.

– Могу себе представить, – отозвался Куарт, не позволяя себе улыбнуться.

– Нет. Уверяю вас, что этого вы не можете себе представить. Вот когда увидите все своими глазами… Часть мессы он служит по-латыни – считает, что это внушает больше уважения. – Трубка наконец раскурилась, и монсеньор Корво удовлетворенно откинулся в своем кресле. – Отец Ферро принадлежит к виду, ныне уже почти исчезнувшему: он из тех старых деревенских священников, из крестьян, которые принимали сан не по призванию, а только ради того, чтобы выбраться из бедности, из нищеты, и еще больше дичали в каком-нибудь дальнем, Богом забытом приходе. Прибавьте к этому невероятную гордыню, которая делает его неуправляемым и из-за которой в конце концов он совершенно потерял ощущение реальности, ощущение окружающего его мира… В иные времена мы либо немедля предали бы его проклятию, либо отправили в Америку, где, вероятнее всего, Господь Бог наш вскоре призвал бы его к себе по причине лихорадки, подхваченной где-нибудь в Дарьене, пока бы он там обращал туземцев, вколачивая в них христианские истины ударами распятия по спине. Но теперь приходится осторожничать, поскольку журналисты и политика неимоверно осложняют все, что только можно.

– Почему же вы не отстранили его в связи с несоответствием занимаемой должности? Эта формулировка позволила бы Вашему Преосвященству убрать его тихо, не предавая гласности причины.

– Для этого требуется, чтобы он совершил преступление – гражданское или церковное, а он его не совершал. Кроме того, никто не гарантирует, что после этого он стал бы сговорчивее. Я предпочитаю, чтобы все шло обычным путем, в служебном порядке.

– Другими словами, монсеньор, пусть могилу выроет Рим.

– Вы сами это сказали.

– А что насчет отца Оскара?

Зубы, сжимавшие трубку, ощерились в весьма неприятной усмешке. «Не хотел бы я оказаться в шкуре этого викария», – подумал Куарт.

– О, тут совершенно другой случай, – заговорил архиепископ. – Неплохой культурный багаж, семинария в Саламанке. Многообещающее будущее, которое он зачеркнул собственной рукой. Как бы то ни было, с ним уже все решено. До середины будущей недели он должен покинуть приход. Мы переводим его в один храм в Альмерии – такая, знаете ли, пустынная сельская местность неподалеку от мыса Гата, – чтобы он там мог предаться молитве и размышлениям о том, сколь опасно бывает поддаваться порывам энтузиазма, свойственного молодости.