Уильям Фолкнер - Королевский гамбит (сборник)

– Ну почему же не сходится? – возразил он. – Как раз сходится. Просто мы еще не подобрали ключ к этому шифру. И они тоже.

– Они?

– Ну да. Не человека, который убил Гэмбрелла, они повесили. Они просто распяли пистолет.

– Да о чем это вы, дядя?

– Не знаю. Может, никогда и не узнаю. Даже скорее всего не узнаю. Но вообще-то все, как ты выражаешься, сходится – где-то, каким-то образом. Должно сходиться. В конце концов, даже при сложившихся обстоятельствах во всем этом слишком много клоунады, ну или просто бреда в образе человеческом. Но про это я даже не говорю. А самая занятная шутка, которую, вполне вероятно, сыграют с нами эти самые обстоятельства, состоит в том, что мы даже не распознаем ее.

Но все-таки мы узнали. Дядя Гэвин по чистой случайности все раскрыл сам, но рассказал мне одному, и сейчас я объясню почему.

В ту пору губернатором у нас был человек без рода-племени, и рассказать ему о своем происхождении было немногим больше, чем Монаху; политикан, человек хитроумный, который (чего опасались многие из жителей нашего штата, в том числе дядя Гэвин и другие), проживи он подольше, мог бы высоко подняться. Примерно через три года после смерти Монаха он вдруг объявил о проведении своего рода празднества. Назначил дату заседания комитета по помилованиям, которое провел прямо в тюрьме и на котором объявил, что намерен помиловать заключенных, отбывающих сроки по самым разным статьям, примерно так же, как английский король жалует в день своего рождения рыцарские звания и ордена Подвязки. Разумеется, вся оппозиция немедленно заявила, что он откровенно торгует индульгенциями, но дядя Гэвин был иного мнения. Он сказал, что губернатор не так прост, следующий год – год выборов, и губернатор не только обеспечивает себе голоса родичей помилованных им заключенных, но и ставит капкан всяческим пуристам и моралистам, которые попытаются объявить ему импичмент за коррупцию и проиграют за отсутствием доказательств. При этом всем было известно, что члены комиссии по помилованиям находятся у губернатора под каблуком, так что оппозиции оставался единственный способ протеста – срочно сформировать комитеты, что и было сделано и что губернатор – о да, хитрости ему было не занимать – только приветствовал и даже обеспечил их потребными средствами передвижения. Дядя Гэвин стал одним из делегатов от нашего округа.

Он рассказывал, что всем им, этим неофициальным делегатам, раздали списки с именами претендентов на помилование (подозреваю, у всех у них было достаточное количество родичей-поручителей-избирателей), а также с указанием состава преступления, сроков наказания, времени, уже проведенного в заключении, нарушений режима, если таковые имелись, и так далее. Заседание проходило в тюремной столовой; дядя рассказывал, что и его, и других делегатов посадили на жесткую, без спинок скамью у стены, губернатор же и члены его комиссии заняли места за столом, стоявшим на возвышении, – там в обеденный перерыв расположатся охранники; затем в зал ввели и выстроили в ряд заключенных. Губернатор назвал первое имя в списке и велел заключенному подойти к столу. Но никто даже не пошевелился. Одетые в полосатые тюремные робы узники жались другу к другу, о чем-то переговариваясь, меж тем как охранники принялись выкрикивать имя, названное губернатором; последний оторвался от бумаг и, округлив брови, посмотрел на них. Затем кто-то стоявший сзади проговорил:

– Губернатор, позвольте Террелу сказать от всех нас. Мы его вроде как своим представителем выбрали.

Дядя Гэвин не сразу поднял взгляд – продолжал изучать список, пока не наткнулся на имя: Террел, Билл. Убийство. Двадцать лет. Отбывает срок с 9 мая 19… года. Обращение о помиловании – январь 19… Отказано начальником тюрьмы Г. Л. Гэмбреллом. Обращение о помиловании – сентябрь 19… года. Отказано начальником тюрьмы Г. Л. Гэмбреллом. Характеристика: смутьян.

Тут дядя Гэвин поднял голову и увидел, как Террел выходит из общей группы и приближается – рослый мужчина, могучего сложения, с орлиным носом, смуглым, как у индейца, лицом, на котором выделялись бледно-желтые глаза, и шапкой растрепанных черных волос; к столу он прошагал с выражением, в котором странно сочетались надменность и подобострастие, и, не дожидаясь приглашения, заговорил необычно высоким подвывающим речитативом, в котором угадывалась та же жалостливая надменность:

– Ваша честь, уважаемые господа, все мы тут согрешили перед Богом и людьми, но грех свой искупили собственным страданием. И теперь хотим вернуться в свободный мир и обрабатывать землю.

Террел еще не закончил своего обращения, как дядя Гэвин поднялся на возвышение и подошел к столу, наклонился над губернаторским стулом, губернатор слегка повернул свое некрупное хитрое одутловатое лицо и остановил на нем непроницаемый изучающий взгляд, словно пытаясь понять причину столь внезапного напора.

– Велите тому человеку вернуться пока на свое место, – сказал Стивенс. – Мне надо переговорить с вами наедине. – Губернатор еще какое-то время не сводил взгляда с дяди Гэвина, его марионетки – члены комитета по помилованию тоже, как потом рассказывал дядя Гэвин, смотрели на него без всякого выражения.

– Да, разумеется, мистер Стивенс. – Губернатор поднялся с места и следом за дядей Гэвином отошел к стене, где они и встали под зарешеченным окном; этот тип, Террел, по-прежнему стоял у стола, совершенно неподвижно, лишь голова вдруг вздернулась, и, когда он посмотрел на дядю Гэвина, в желтых глазах его вспыхнули огоньки, точно две спички разом зажглись.

– Губернатор, этот человек – убийца, – сказал дядя Гэвин.

На лице губернатора и мускул не дрогнул.

– Убийство по неосторожности, мистер Стивенс, – сказал он. – Непредумышленное убийство. Как частные лица и добропорядочные граждане этого штата, а также как его скромные работники, мы с вами, вне сомнений, должны считаться с вердиктом суда присяжных.

– Да не про то я вовсе, – сказал дядя Гэвин. Он рассказывал, что выразился именно так, нетерпеливо, будто, если он не поторопится, Террел сбежит; он рассказывал, что испытал тогда ужасное чувство, будто еще мгновенье – и его собеседник, этот обходительный господин с непроницаемым выражением лица, каким-то чудесным образом и повинуясь одной лишь холодной воле и тщеславию и аморальной беспощадности, сделает Террела недоступным никакому воздаянию. – Я про Гэмбрелла и того полоумного, которого недавно повесили. Этот тип убил их обоих, и это столь же бесспорно, как если бы он сам выстрелил из пистолета и сам откинул люк эшафота.

И на сей раз в выражении лица губернатора ничего не изменилось.

– Неожиданное обвинение, – сказал он, – не говоря уж о серьезности. У вас, естественно, есть соответствующие доказательства.