Себастьян Фитцек - Тот, кто виновен

– Алло?

Ничего. Только короткий статический шорох. Когда я уже хотел положить трубку, мужчина сказал:

– Я лежу в реанимации в Вестэнде [4] Вестэнд – район Берлина на западе города. . Приезжайте быстрее. У меня осталось не много времени.

Я зажмурил глаза, потому что капля пота с брови вот-вот собиралась упасть на ресницы. Рядом со мной Йола обмахивалась рекламным проспектом, который нашла где-то под сиденьем.

– Возможно, вы ошиблись номером? – спросил я мужчину с дрожащим голосом.

– Не думаю, господин Роде.

Ладно, значит, он знает, как меня зовут.

– Простите, с кем я говорю? – спросил я его снова, на этот раз уже нетерпеливо.

Мужчина откашлялся и, прежде чем положить трубку, произнес после продолжительного мучительного стона:

– Вы говорите с человеком, у которого есть жена, четверо детей, шесть внуков и силы на один-единственный звонок за несколько минут до смерти. Не хотите узнать, почему он тратит их именно на вас?

Польская пословица гласит: «Любопытство убило кошку».

Писателя, вероятно, тоже. По крайней мере, такого, как я.

Через полчаса, когда пробка растаяла, я стоял в кабинете главврача реанимации клиники в Вестэнде и задавался вопросом, не потерял ли я вконец рассудок.

Вряд ли разумный отец семейства стал бы встречаться с анонимом, который звонит и вызывает его к своему смертному одру, но шесть лет назад я не просто так оставил работу судебного репортера на частном радиоканале. Именно любопытство к людям и их тайнам заставило меня пересесть за письменный стол и сделало из меня писателя, пусть и не особо успешного; за исключением моего первого триллера. «Школа крови», которая скорее соответствует жанру ужасов, продалась почти восемьдесят тысяч раз. Первый из пяти романов. И мой единственный бестселлер, занявший двенадцатое место в списке лучших романов в мягкой обложке. Продолжением заинтересовалась уже только половина читателей, а последняя книга даже не окупилась. За исключением первого романа, другие мои книги больше не продавались. Если дело дойдет до развода, то жена должна будет платить мне алименты.

Стыдно, но так и есть.

К сожалению, приходится исходить из того, что следующий триллер, срок сдачи которого всего через несколько месяцев, тоже будет провалом. Я написал уже сто двадцать две страницы и все еще не нашел подход к действующим лицам. Обычно они начинают жить собственной жизнью уже после первой главы, а я деградирую до наблюдателя, которому самому не терпится узнать, что его герои выкинут в следующий момент. Но сейчас я напечатал уже четырнадцать глав, а фигуры по-прежнему делали исключительно то, что я указал для них в экспозе. Нехороший знак. И вероятно, главная причина, почему я ухватился за визит в больницу как за желанную возможность отвлечься, которая обещала гораздо больше эмоций, чем то, что я пытался высосать из пальца дома за письменным столом.

– Пациент переживает парадоксальную фазу, – просветил меня доктор Ансельм Грабов, едва я переступил порог его кабинета, который представлял собой заваленную документами и медицинскими учебниками комнатку, намного меньшую, чем та, которую я описал в одном из своих романов.

Бородатый врач, видимо предупрежденный о моем приходе, не стал утруждаться и предлагать мне присесть, а сразу перешел к делу:

– Пациент еще в сознании и реагирует. Это не нетипично при таких повреждениях. Затронуто более восьмидесяти процентов кожи, почти на всех зонах ожоги третьей, на некоторых – четвертой степени.

Таким образом, мой вопрос о прогнозах стал излишним.

Врач нервно теребил петлю на своем халате с пятнами и смотрел на меня налившимися кровью глазами, такими воспаленными, словно его с открытыми глазами окунули в аквариум, полный медуз. Или он устал как собака, или у него конъюнктивит, или же он страдает от аллергии.

– Вообще-то мы бы уже давно интубировали его и ввели в искусственную кому, но пациент категорически запретил нам делать это. В той парадоксальной фазе, в которой он сейчас находится, у него достаточно стабильное кровообращение, но это продлится не долго. Мы исходим из того, что он скоро потеряет сознание, а все органы откажут.

– Как его зовут? – спросил я. – То есть кто этот мужчина и почему он хочет поговорить именно со мной?

У доктора Грабова опустились уголки губ, и он взглянул на меня с таким видом, будто только что наступил на собачьи фекалии.

– Я не имею права говорить вам это, – ответил он и, прежде чем я успел запротестовать, добавил: – Мой пациент дал мне категоричные и точные указания относительно предоставления сведений. Он освободил меня от обязательства соблюдать врачебную тайну лишь настолько, чтобы я сообщил вам следующее: около шести часов назад его доставили сюда с тяжелыми ожогами после попытки самоубийства…

– Самоубийства?

– По его собственным словам, да.

Стало ясно, что от врача больше ничего не добиться, и я решил не тратить впустую драгоценное время и парадоксальную фазу пациента. Тем более что я оставил Йолу сидеть в машине на парковке – это стоило мне еще пяти евро, потому что из-за непредвиденных обстоятельств сдвигался намеченный поход в пиццерию.

Доктор Грабов попросил медсестру – по внешнему виду, южных кровей – проводить меня в реанимацию, где мне выдали зеленый одноразовый комбинезон, маску и резиновые перчатки.

– Порядок есть порядок, – сказала медсестра, закрывая за мной дверь палаты и оставляя меня наедине с мужчиной, который – в отличие от фиктивных фигур в моих романах – действительно через несколько часов или даже минут собирался умереть мучительной смертью.

По телефону я удивлялся его искаженному от боли, дрожащему голосу. Сейчас, спустя сорок пять минут, я стоял перед его регулируемой по высоте гидравлической больничной койкой и задавался вопросом, как умирающий незнакомец на синтетическом матраце небесно-голубого цвета вообще смог дотянуться до телефона.

Мужчина выглядел так, словно какой-то сумасшедший хирург препарировал его наживую; он напоминал еще дышащий объект изучения студентами-медиками на занятиях анатомии. У правого глаза не хватало верхнего века. Его как будто сняли шлифовальной машиной. Вместо лба, щек, подбородка и висков я видел обваренную рану, пронизанную молочного цвета сухожилиями и пульсирующими кровеносными сосудами. Все тело, от ступней до шеи, было покрыто стерильными повязками; за исключением мест доступа для капельницы с морфием и электролитного раствора мужчина был практически полностью мумифицирован – это наводило на мысль о том, что под повязками тело выглядело так же, как и лицо.

Какое счастье, что Йола ждет внизу в машине. Я сказал ей, что забегу навестить знакомого врача, которого сначала не узнал по голосу из-за плохой телефонной связи и который хотел отдать мне документы, важные для работы над моей книгой. Я не люблю обманывать Йолу, но из-за ужасного вида, открывшегося мне здесь, я был очень рад, что прибегнул к этой вынужденной лжи.