Сабин Дюран - Вне подозрений

Так что я решительно внесла среду в домашний ежедневник – большими красными буквами, даже подчеркнула! Мы отправились в «Чез-Брюс». (Филипп однажды пошутил, мол, до чего же удобно, когда поблизости есть мишленовский ресторанчик. Как я тогда смеялась! И ответила, что во времена моей юности даже китайское рагу «Веста» из коробочки было неслыханным лакомством.) Но корнуоллская сайда и гороховые тортеллини не смогли спасти вечер. Грибы trompette на гарнир, нарезанное тонкими ароматными ломтиками полупрозрачное сало lardo di Colonnata… Кто-нибудь другой наверняка сумел бы оценить их по достоинству. Филипп же был настолько увлечен своим смартфоном, что к блюдам даже не притронулся. А я лишь неловко поковырялась в тарелке, сочувствуя официантам и жалея о том, что не захватила книгу.

И зачем я только упомянула о Брайтоне? Видела же, что Филипп совсем не в том настроении.

– Подумаешь, годовщина свадьбы, Габи, – отмахнулся он. – Не юбилей же! Давай отложим. Съездим в другой раз, когда дела немного уладятся.

А они никогда не улаживаются, в том-то и беда. Работа, работа… Даже махать клюшкой для гольфа где-то на побережье залива Ферт-оф-Клайд – и то работа!

…Лежа в постели рядом с мужем, пускаюсь в жаркий внутренний монолог: с ума я сойду, дожидаясь, пока «дела немного уладятся»! Меня уже отправят в дом престарелых, а я все буду с надеждой бормотать: «Когда дела немного уладятся»…

Сдерживаю тяжелый вздох – муж открывает глаза. Какую-то долю секунды, пока мозг окончательно просыпается, Филипп пристально смотрит на меня. Миг – и его взгляд ускользает. Он приподнимается на локте и выдыхает мне в макушку:

– Габи… Габи… ну и дела творятся… Просто не верится…

Свободная рука притягивает меня за плечи, подбородок упирается мне в голову, и я зарываюсь лицом в шею мужа. Молча перевариваю чувство несправедливой обиды: «Мне было без тебя так плохо, а ты… Где же ты был?» Пижама Филиппа пахнет базиликом и лаймом. С каких это пор он стал укладываться в постель одетым?! Ах, да, с тех самых, когда пижаму подарили его родители (боже, а ведь я им так и не перезвонила!) – легчайший хлопок, безобидная клетка, ярлычок дорогого магазина. Родители – это святое, и все же… шальной, не терпящий ограничений Филипп, за которого я когда-то вышла замуж, – и уютная респектабельная пижама?

Я тычусь носом в нежную впадинку между ключицей и шеей – это даже не поцелуй, лишь легкое прикосновение губ… если вдруг его отвергнут, будет не так уж и стыдно. Какое крепкое тело под одеждой… Одна пуговица расстегнулась. Как же хочется запустить руку под рубашку, ощутить обнаженную кожу на груди!.. Он отстраняется, в голосе – улыбка:

– Тебе нужен чай! Чай и длинное утро в постели. Я принесу бумаги.

– Милли уже наверняка встала, – поколебавшись, говорю я. – И смотрит телевизор.

– Впихну в нее печеньки и вернусь. Хочу, чтобы ты мне все рассказала.

Чмокает меня в макушку и поднимается с кровати. Несмотря на обещание, вернется он не так уж скоро – вряд ли упустит возможность подраться с боксерской грушей или сбросить фунт-другой на беговой дорожке.

У Филиппа очень незаурядное мышление: он может со скоростью звука жонглировать длинными рядами цифр, может без малейшего труда родить сложную инвестиционную мультистратегию из массива количественных параметров (думаете, я знаю, что это такое? понятия не имею). Для американских инвесторов, собственников компании, сам Филипп и есть их хеджинговый фонд – уж это-то я знаю точно! Я всегда понимала, что его разум устроен совсем не так, как мой. Он патологически хладнокровен, дотошен и вдумчив. Никаких опрометчивых решений, волнений, приступов ярости. Но при этом легко может на чем-то зациклиться. Пит Андерсон, вместе с которым Филипп работал в «Номуре», как-то сказал:

– Филипп живет и дышит чужими деньгами.

Тогда я пришла в ужас – жизнь, в которой все сводится лишь к фунтам и пенсам, притом даже не его собственным! – но с тех пор немало над этим размышляла. Все-таки Пит был не совсем прав. Может, синапсы в мозгу моего мужа и возбуждаются в ответ на рыночные изменения, но вот его тело… У тела своя жизнь, свои собственные мании и наваждения, свои страсти, своя любовь. Когда-то роль «амура» отводилась плаванию в море, покорению высоких холмов, мне… Но со временем его телесные стремления измельчали, стали более рафинированными. Вот и сейчас Филиппа поработили две новые страсти: изготовленный лично для него велосипед «Парли Зет-2» (верхняя труба рамы… задняя вилка… можете себе представить, сколько я про это наслушалась на этапе разработки?) и собранный по заказу спорткомплекс, занимающий половину нашего подвала. Двуличный негодник…

– Ну вот и я, дорогая. Чай и «Таймс».

Я, похоже, задремала. Филипп – на талии полотенце – стоит в дверном проеме. Растущие на груди волосы очертаниями напоминают большое перо. Он протягивает мне белую чашку; фарфор успел остыть. Скорее всего, муж еще до того, как спустился в спортзал, залил чайный пакетик кипятком, а вынул его уже на обратном пути. «Дорогая»… Надо же, как по-взрослому! С каких это пор я – «дорогая»? Отчего ласковое слово так коробит? Разве милые нежности могут звучать настолько отстраненно?

– Спасибо. – Я шумно прихлебываю. – Марту видел?

Он морщит нос и становится похож на школьника.

– Мимо ее комнаты я промчался галопом. На всякий пожарный. Вдруг она там голая? Не дай бог даже одним глазком глянуть! Такое зрелище кого угодно подкосит.

– Не будь злюкой!

– В спортзале опять свет пропал. Вызовешь электрика?

– Конечно.

Всеми хозяйственными вопросами занимаюсь я. Разрешите представиться – дежурная кастелянша.

Он пристраивается на краешке кровати:

– Ты выглядишь усталой. Просто выжатый лимон. Еще и на работу поехала после такого? Бедные рученьки… – Он разворачивает мои руки, пальцы пробегают по царапинам.

– Там та-акие заросли. Ежевика и всякие колючки…

– Испугалась?

– Не то слово.

И я рассказываю, что произошло. Снова прокручиваю в памяти вчерашнее утро. От разговора становится легче. У каждого слова – свой нрав, своя динамика. Вспоминаю не столько ужас от находки, сколько последовательность событий. Мне важно, как я описывала их раньше, отличается ли мой рассказ от первоначальной истории. О самом теле говорю мало, зато расписываю, как едва не выронила мобильник, пока нашаривала кнопки – думаю, его это позабавит. Разыгрываю комедию под названием «Констебль Морроу и сэндвич с беконом». Мы всегда так делали – старались разглядеть комичное в ужасном, выискивали смешное. Болтаю о звонке в «999», о своей бестолковости – дала им в качестве ориентира Тоуст-Рэк, как какой-нибудь агент по недвижимости. Он фыркает. Да-да, точно – сдавленное хихикание, растерянный отрывистый «бульк». И прыскает снова – когда я сознаюсь, что решила, будто Морроу хотела заполучить мой автограф. Хотя, если честно, я надеялась, что сумею рассмешить его по-настоящему.