Сабин Дюран - Вне подозрений

Мы возле теннисного домика. Я примчалась сюда, когда затихла сирена и сквозь деревья замигал синий огонек. Жму им руки – у меня вдруг возникает жгучая потребность прикоснуться к кому-нибудь живому. Никаких слез, разумеется, – это ведь не я умерла. Мы идем к девушке, и констебль Морроу, которой на вид лет двенадцать, не больше, придерживает меня за локоть. Невысокая и веснушчатая, с гладко зачесанными в хвост светло-каштановыми волосами – она почти хорошенькая, несмотря на близко посаженные глаза и неудачную коронку на переднем зубе. Когда я позвонила, сообщает Морроу, ее дежурство как раз подошло к концу.

– Я уже мечтала о бутерброде с беконом. Кетчуп и немного коричневого соуса…

Она явно пытается меня приободрить. Инспектору же Перивалю до моего душевного состояния дела нет. Он шествует впереди – ссутуленные плечи, растянутые джинсы. С каждым шагом его нога впечатывается в землю решительно и непреклонно, словно лыжная палка, придающая лыжнику равновесие.

Объяснять, где она лежит, не нужно. Это понятно и так. Мы уже почти на месте, и Периваль приказывает мне – точнее, показывает, выставив вперед в качестве преграды руку, – подождать на дорожке.

– Департамент уголовного розыска, – извиняющимся тоном шепчет констебль Морроу. – Впечатление производит. Мы вызвали собак. И компы вот-вот подтянутся. Если едут с мигалкой, то минут через восемь, думаю, примчатся.

– Компы? – Я в недоумении.

– КОМП – команда, осматривающая место происшествия. Оцепят территорию, будут искать улики.

Я спрашиваю, что за улики, и она поясняет:

– Да много чего: отпечатки пальцев, оружие, волокна ткани, кровь, волосы, краска, стекло. Чего они только не находят! Так что на месте преступления топтаться не стоит.

– Я там уже потопталась… Надеюсь, не слишком.

Она вглядывается в заросли и досадливо восклицает:

– Интересно, народ когда-нибудь приучится за собой убирать?!

На какой-то безумный миг мне кажется, что она имеет в виду мертвое тело, и от неожиданности у меня вырывается сдавленный смешок, но тут Морроу подбородком указывает на скомканный пакет из «Макдоналдса»: расплющенная одноразовая тарелка, кусочки латука.

– Думаете, это улика? – интересуюсь я, разглядывая остатки чьего-то пиршества.

– Скорее просто мусор. А для сосудов – и вообще смерть! Сплошные жиры и соли… Дети, наверное.

– Дети, – эхом откликаюсь я, мысленно добавляя: «Кто тут еще может быть».

Инспектор Периваль возле девушки. Он до нее не дотрагивается – присел и разглядывает. Потом достает телефон. Кричит напарнице какой-то набор цифр, и та звонит по мобильному. От усталости у меня кружится голова, и, когда Морроу заканчивает разговор, я спрашиваю, можно ли уйти. Сначала, говорит констебль Морроу, ей необходимо уточнить у меня кое-какие детали.

Я объясняю, что мне пора на работу, она кивает и, чеканя слова, произносит:

– Это. Я. Понимаю. – Многозначительный намек на пропасть, отделяющую мой образ жизни от ее собственных важных задач.

Она совещается с Перивалем и уводит меня назад к кафе, на лавочку.

– А вы выглядите немножко по-другому, – заявляет Морроу. – Не подумайте, что я пытаюсь подлизаться, просто вы в жизни и правда выглядите моложе, чем по телику.

– Это из-за прически, – улыбаюсь я. – Из-за объема. Мне делают очень пышную укладку… Имидж обязывает. Я должна выглядеть как добропорядочная дневная телеведущая… Сама по себе прическа не так уж и плоха, просто перед съемками на нее выливают столько лака, что я в ней, как в каске.

– Вас парикмахер укладывает? – спрашивает она. И после моего кивка удивленно добавляет: – Что, каждый день?!

– Просто невероятно… говорить об обычных вещах… когда…

– Да, знаю. Первое тело всегда вызывает шок. Кто-то мне говорил, что за первый год службы у полицейского офицера вырабатывается чутье на два запаха: запах наркотиков и запах смерти.

– Там был запах, – вспоминаю я.

– Кислятины, – морщит нос Морроу. – Как в доме у стариков.

– Нет, еще какой-то.

Констебль достает блокнот и, словно книголюб, смакующий понравившееся ему произведение, перечисляет мне трупы, которые она повидала за два года работы на участке: самоубийство (повешение), автомобильная авария и парочка сердечных приступов.

– Самоубийство? – переспрашиваю я.

– Ну да! Самоубийства частенько случаются.

И она рассказывает, сколько разных способов существует для того, чтобы свести счеты с жизнью: передозировка и вскрытые вены, петля и огнестрельное оружие. Может, мне и удалось бы отвлечься, но подобные разговоры… это уж слишком. Я хочу домой, хочу быстренько хлебнуть кофе – если позволит время; а если не позволит, попить кофе в машине. Ловлю себя на виноватой мысли, что болтовня констебля меня раздражает. Может, она вовсе не приободрить меня пытается, а просто наслаждается жуткими подробностями? Я ее перебиваю и начинаю рассказывать, как все было («Ой, погодите, помедленнее», – просит она): как я бежала, как сама не знаю, что понесло меня на эту дорожку; как в первый миг я подумала, что бесцветная вытянувшаяся фигура – это лебедь или дельфин… Она записывает. Спрашивает, что я видела, кого заметила, и я вспоминаю бегунов, собаку у пруда. Нет, больше никого.

– Может, еще что-нибудь необычное?

– Только… девушка…

Пока она перечитывает записи, я решаюсь спросить про точки на лице мертвой:

– Знаете, такие малюсенькие пятнышки… Похожи на сыпь, которой очень боятся молодые мамочки. Ее еще проверяют стеклянным стаканом – если при нажатии стаканом сыпь у малыша не исчезнет, значит, это может быть менингит…

– А, знаю такое. – Она опускает блокнот на колени. – Петехия, признак асфиксии.

– И у нее следы на шее… будто от проволоки, которой сыр режут… и синяки, ссадины, как отпечатки пальцев… Ей что, перерезали горло? Или задушили?

– Это нам патологоанатом скажет, придется подождать. Я не специалист, но в таких случаях следы пальцев часто принадлежат не нападающему, а самой жертве. Ну, понимаете, когда она борется, чтобы сорвать удавку.

Я невольно вздрагиваю, потом мне становится лучше. Вокруг талии у меня повязана серая толстовка с капюшоном, и я натягиваю ее поверх футболки. Похоже, потрясение потихоньку проходит, уступая место нормальным мыслям, объяснениям.

– Черкните автограф, – просит констебль Морроу, и я поворачиваюсь к ней: привычная улыбка, любезно поднятая рука. Ох, ей всего лишь нужна моя подпись под показаниями! Какой конфуз…

Поднимаю голову от бумаг: инспектор Периваль с трудом выбирается назад на аллейку. Издалека, от дороги с односторонним движением, нарастает вой сирен. Собаки и КОМП, люди с камерами и всякими приспособлениями – какими? палками? – которыми они будут тыкать траву в поисках улик, волокон, краски, стекла. Чтобы выяснить, кто это сделал.