Луиза Пенни - Стеклянные дома

Фентанил должен пересечь границу. Их тайна должна быть сохранена.

Чтобы открыть ее позднее. При нанесении coup de grâce. [19] Решающего удара (фр.) .

Арман Гамаш кивнул, поднялся и направился к двери. И подумал: когда он покинет сегодня офис, чтобы вернуться в небольшую квартиру, которую они с Рейн-Мари держали в Монреале, не выйдет ли из тени темная фигура и не последует ли за ним?

Не придет ли взыскать долг, который старший суперинтендант Гамаш никогда не сможет отдать?

Единственное, на что он мог надеяться, – это прощение.

– Мне казалось, ты говорила, что процесс закончится быстро, – сказала Джоан, партнер судьи Корриво. – У нас получится уехать на уик-энд?

Морин Корриво застонала:

– Не знаю. Можно ли отменить бронирование, если что?

– Я позвоню в гостиницу и выясню. Не переживай, мы всегда сможем уехать в другой уик-энд. Вермонт никуда не денется.

Морин схватила кусок тоста, поцеловала Джоан и прошептала:

– Спасибо.

– Поезжай и будь доброй девочкой, – напутствовала ее Джоан.

– Это моя песочница. Мне не обязательно быть доброй.

Морин выглянула в окно. Еще не было и семи утра, а солнце уже свирепствовало.

Она села в машину, вскрикнула и подняла пятую точку с обжигающе горячего сиденья.

– Черт, черт, – пробормотала она, включила кондиционер и медленно опустилась обратно.

Она заметила, как воздух над капотом сгущается от жары, и подумала о том, какой будет атмосфера в зале суда.

Впрочем, судья Корриво догадывалась, что и без тепловой волны там будет несладко.

– Всем встать, суд идет, – услышала она.

Охранник открыл дверь, и судья Корриво перешагнула через порог.

В зале раздался шумок, когда все вставали. А потом – когда сели вслед за ней.

Все выглядели слегка потрепанными. Уже.

Она кивнула прокурору, и тот вызвал своего вчерашнего свидетеля.

Старший суперинтендант Гамаш прошел на свидетельское место, и судья Корриво заметила, что он кажется собранным и на нем сшитый на заказ костюм, который к концу дня, вероятно, будет выглядеть не столь хорошо.

Кондиционер уже выключили и зал закрыли.

Когда Гамаш занимал свое место, она почувствовала едва ощутимый запах сандалового дерева.

Тонкий аромат окутал ее на мгновение и рассеялся. Тогда судья Корриво обратила внимание на обвиняемого и увидела глаза, смотревшие на Гамаша сосредоточенно и с мольбой.

Взгляд был пристальный. И только два человека в зале заседаний видели его: она сама и старший суперинтендант.

Но о чем молил этот взгляд? О милосердии? Нет, милосердие было вне компетенции Гамаша.

Этот взгляд отчаянно молил о чем-то Гамаша.

О прощении? Но этого Гамаш тоже не мог дать.

Что в данный момент старший суперинтендант мог предложить человеку на скамье подсудимых, которого он сам и арестовал?

Только одно, как догадывалась судья Корриво.

Молчание.

Он мог сохранить некую тайну.

Судья Корриво перевела взгляд на старшего суперинтенданта. И спросила себя, не заключено ли между ними соглашение. Что-то такое, о чем ей неизвестно.

На экран снова вывели фотографию кобрадора на деревенском лугу. Там она и будет оставаться на протяжении всего процесса.

Словно наблюдая за ними.

– Вы понимаете, что все еще под присягой, старший суперинтендант? – спросила судья Корриво.

– Понимаю, ваша честь.

– Bon, – сказал прокурор. – Вчера днем, в конце заседания, вы сказали нам, что пришли к следующему выводу: кто-то из жителей деревни Три Сосны совершил нечто столь ужасное, что пришлось вызывать это существо. – Прокурор показал на кобрадора. – Кто это был, по вашему мнению?

– Я правда не знал.

– Мне известно, что не знали, я спрашиваю, каково было ваше мнение. У вас возникли какие-нибудь подозрения?

– Возражаю, – сказал защитник.

Судья Корриво поддержала возражение, хотя и с сожалением. Ей бы хотелось услышать ответ.

– Совесть? – произнесла Рут. У нее за спиной в этот сумрачный ноябрьский вечер стучал по окну дождь со снегом – уже не осень, еще не зима. – Вот оно, значит, в чем дело. Интересно, за кем же он пришел.

Она оглядела всех со своего места в глубоком кресле в гостиной Гамашей. Усевшись, она уже не могла подняться без посторонней помощи. Ее соседей это очень даже устраивало. И удобно, и не без ограничений.

Роза сидела у нее на коленях, поворачивая голову к тому, кто говорил в данный момент. Словно бесноватая.

– Кто его сделал? – спросил Оливье, появившийся в дверях между кухней и гостиной. В руке он держал багет.

– Жаклин, – ответила Сара. – Прошу прощения. В пекарне больше ничего не оставалось. Что, она так и не научилась?

Оливье продемонстрировал хлебный нож с погнутыми зубцами, зажатый в другой руке. Он подошел к задней двери и швырнул багет на улицу – пусть найдет какой-нибудь бобер и поточит зубы. Хотя, скорее всего, багет так и останется там лежать, пока его не найдет какой-нибудь археолог из будущего. И он станет такой же загадкой, как Стоунхендж.

Мирна встала, подошла с бокалом красного вина к окну и поглядела в темноту.

– «Мир, что превыше всех земных блаженств, – процитировала она. Потом повернулась к собравшимся. – Спокойная, утихнувшая совесть!» [20] Строки из пьесы У. Шекспира «Король Генрих VIII» в переводе В. Томашевского.

– Шекспир, – сказала Рейн-Мари. – Только вот ощущение, что не очень спокойная.

– Потому что мы еще в неведении, – объяснила Мирна. – Это существо здесь, оттого что у кого-то в деревне совесть нечиста.

– Это просто человек в маскарадном костюме, – сказал Арман. – Он играет с кем-то в игры разума.

– Но не с нами, – сказал Габри.

– Правда? – спросила Рут. – Не с нами? У нас иммунитет? Твоя совесть такая уж чистая и незапятнанная?

Габри поморщился.

– Есть еще такие? – спросила Рут, обводя всех взглядом, пока не остановилась на Армане.

И в этот момент он обнаружил, что стоит у двери, которую всегда держал закрытой. Она вела в глубины памяти.

Он протянул руку. Правую. Она слегка дрожала.

И открыл дверь.

Она оказалась не заперта. Но он и не мог ее запереть, сколько ни пытался, помоги ему Господь. Иногда она распахивалась сама, открывая то, что внутри.

Нет, это не был какой-то жуткий, отвратительный позор.

За порогом стоял молодой человек, юноша. Улыбался. Полный надежд, веселья, честолюбивых устремлений, укрощенных добротой. Он был строен, даже худ, и униформа Квебекской полиции смотрелась на нем маскарадным костюмом.

«Ничего, он дорастет», – заверил старший инспектор Гамаш его мать на приеме в честь новых рекрутов.

Но он, конечно, не дорос.

И теперь юноша стоял и улыбался Арману. В ожидании приказов на день. Полностью доверяя ему.