Генрик Ибсен - Пер Гюнт: стихотворения

Когда я плыл в тот край, где навсегда
Мечтал остановить свой бег кометный, —
В созвездье Андромеды незаметно
Новорожденная зажглась звезда.

И старый шар земной был потрясен,
Когда ему наука возвестила,
Что в мире хаоса еще святило
Воздвигнул тяготения закон.

Но хаос я увидел в крае том;
Там не простерлось тяготенья поле,
Разрозненные не окрепли воли,
Чтоб слиться в устремлении одном.

Теперь же, глядя в даль, я осенен
Догадкой: из туманного скопленья
Звезды происходило становленье,
Там правил тяготения закон!

Туманность, верю в твой удел прекрасный!
Виднеется лишь тусклое пятно
На севере, но знаю, что оно
Звезды прообраз лучезарно-ясной.

В этом доме они тихо жили вдвоем
И осенней, и зимней порою.
Но случился пожар. И рассыпался дом,
И склонились они над золою.

Там, под нею, хранился ларец золотой,
Несгораемо-прочный, нетленный.
Рыли землю лопатой, дробили киркой,
Чтобы клад отыскать драгоценный.

И находят они, эти двое людей,
Ожерелье, подвески, запястья, —
Не найти ей лишь веры сгоревшей своей.
А ему – его прежнее счастье.

Ох и врешь ты!

Это я-то?

Поклянись мне, что не врешь!

Вот еще!

Ах, черт проклятый!
Значит, все до слова ложь?

Правда! Чтоб я провалился!

Матери бы постыдился!
По обрывам в страдный день
носишься как окаянный —
встретился ему олень!
Прибегаешь в куртке рваной,
без добычи, без ружья.
Но зато уж до вранья
ты охотник настоящий!
Ну, и где ж тебе, пропащий,
повстречался твой козел?

А за Йендином!

Вот-вот!

Ветер злой меня завел
за хребет, в густой ольшаник.
Вижу: наст ногою бьет —
ищет подо льдом лишайник.
Заблудился, знать…

Вот-вот!

Я в кустах успел укрыться —
сильный зверь, бока лоснятся,
пышные рога ветвятся.
Слушаю. Цок-цок копытца.
Я к нему подкрался сзади,
осторожно лег в засаде
на зазубренных камнях…
Ох, олень! Таких и нет!

Ну?

А я в него – бабах!
Он о землю головой
грохнулся, но был живой.
Сел ему я на хребет,
ноги вытянул пошире,
приготовился с размаху
ткнуть ему в загривок нож,
лезу за ножом – и что ж!
Как он встал на все четыре,
изодрал на мне рубаху,
вышиб ножик и ножны,
чуть не сбросил со спины,
завинтил потом рогами —
как в тиски меня зажал —
и огромными прыжками
через Йендин поскакал!

Бог с тобой, душа моя!

Страшен Йендинский хребет.
Ты видала эти скалы,
острые, как лезвия?
К тем вершинам ходу нет:
всюду оползни, провалы.
И глядятся эти горы
в те зеркальные озера,
что в провалах залегли,
в темных осыпях кремнистых
глубиной локтей на триста.
И по грозному хребту
в снежной взвихренной пыли
поднимались мы с оленем,
как по каменным ступеням,
в сказочную высоту.
Я орлов парящих спины
видел сверху под ногами,
между озером и нами,
и с нависших мрачных скал
обрывались в бездну льдины —
шум их к нам не долетал —
слишком быстрым был полет.
Только снежные метели,
белые колдуньи гор,
заводили хоровод
на пути моем – и пели,
завлекая слух и взор.

Боже правый!

А потом
появилась над хребтом
куропатка – видно, птаха
вывалилась из гнезда —
и как хлопнется с размаха
прямо под ноги оленю,
а олень-то сделал круг
да как понесется вдруг
в пропасть, в бездну, где вода…

Я к бокам прижал колени
и несусь невесть куда
меж отвесными стенами;
только облаков гряда
разверзается под нами,
да в озерной глубине
пятнышко – как будто брюхо
белоснежное оленье.
И тогда я понял, мать:
это наше отраженье
сквозь серебряную гладь
к нам несется что есть духа…