Риккардо Николози - Петербургский панегирик ХVIII века

В основе этой построенной на мотиве камня цепочки образов лежит топическое метафорическое отождествление Петра I с апостолом Петром, опирающееся, в свою очередь, в качестве tertium comparationis, на евангельский эпизод, где Петр сравнивается с «камнем» (рейа), на котором будет создана церковь Христова (Матф. 16: 18). Сопоставление Петра I с камнем проецируется здесь, как и в других текстах, на город Петра: и тот, и другой символизируют фундамент новой России, начало новой эпохи.

Книги пророков изобилуют примерами того, как немилость Бога может привести к запустению страны (см., например: Ис. 6: 11; 13: 9; 14: 23; 24: 10; 33: 8; Иер. 26: 9; 51: 42–43; Иез. 29: 12), а покровительство кпреодолению запустения (кроме уже цитированных мест из Исайи ср. также Иез. 36: 33–34, где речь ведется о восстановлении и обновлении городов).

См.: [Устрялов 1859, Т. 6: 457].

См., например, ходившие в 1722 г. слухи о черте, обитающем в куполе Троицкого собора, как знаке предстоящего запустения города [Семевский 1884: 88–89]. О других преданиях и устных рассказах XVIII в. см. [Долгополов 1977: 160–162; Назиров 1975].

См. об этом: [Успенский 1994а]. О сакрализации монарха см. ниже главу II, 1.2.

См. встречающееся в сочинениях старообрядцев обозначение Петра I как «Царя вавилонского» [Кельсиев 1860–1862, Т. 4: 263].

См.: [Анциферов 1991: 302].

«Устремилось на Вавилон море; он покрыт множеством волн его. Города его сделались пустыми, земля сухою степью, где не живет ни один человек и где не проходит сын человеческий».

«Что ж бы тогда, как пройдет уж сто лет?» Здесь имеется в виду сто лет со дня основания города.

Ср., например, Ис. 2: 2: «И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы». В строфах, предшествующих цитате, Тредиаковский описывает «паломничество» русских в западные города (Париж, Лондон, Амстердам, Венецию, Рим), к источникам знаний, вслед за чем предрекает обратимость этого явления, то есть паломничество с Запада в Петербург – «новый Рим». Об этом говорится в почти дословной цитате из «Юбилейного гимна» Горация: «Светило дня впредь равного не зрит / Из всех градов, везде Петрову Граду» («Alme Sol <���…> possis nihil urbe Roma visere maius»).

Об этой проблематике в поэме Пушкина «Медный всадник» см.: [Burkhart 1999]; а также [Gregg 1977].

См. об этом: [Gernentz 1918]. Разумеется, риторико-хронотопическая формула «прежде/ныне» встречается и в древнерусской литературе. Ср., например, в «Повести временных лет»: «Куда <=где> же древле… туда же ныне…» (цит. по [Лотман, Успенский 1977: 9]; или в «Казанской истории»

(XVI в.): «Иже иногда слышахуся и видяху во граде Казани морзости и запустения мечети варварския стоящи, ныне же на тех местех видяхуся церкви божия християнския, пресветло сияюще» [Казанская история 1985: 540].

«Здесь, где возвысился Рим, зеленела нерубленой чаща / Леса и мирно паслось скромное стадо коров».

«Где теперь форумы, где Большого цирка долина, / Там, как увидел бы ты, плавали лодки тогда».

«Там, где стоит теперь Рим, глава мира, был луг и деревья, / Малое стадо овец да кое-где шалаши».

«Храм, что под бронзой теперь, тростником ты увидел бы крытым, / Стены его сплетены были из гибкой лозы».

Ср., например, у Вергилия: «Hinc ad Tarpeiam sedem et Capitolia ducit, / Aurea nunc, olim silvestribus horrida dumis» («Дальше к Тарпейской горе он повел их – теперь Капитолий / Блещет золотом там, где тогда лишь терновник кустился»; «Энеида», VIII, 347–348, пер. С. Ошерова); в «Истории» Тита Ливия: «Maiores nostri, convenae pastoresque, cum in his locis nihil praeter silvas paludesque esset, novam urbem tam brevi aedificarunt» («Наши пращуры, пришельцы и пастухи, за короткий срок выстроили сей город, а ведь тогда на этом месте не было ничего, кроме лесов и болот…»; «История Рима от основания города», V, LIII, 9; пер. С. А. Иванова); в элегической традиции, например, у Проперция: «Hoc quodcumque vides, hospes, qua maxima Roma est, / ante Phrygem Aenean collis et herba fuit; / atque ubi Navali stant sacra Palatia Phoebo, / Euandri profugae concubere boves» («Странник, смотри: этот Рим, что раскинулся здесь перед нами, / Был до Энея холмом, густо поросшим травой. / На Палатине, где храм возвышается Феба Морского / Прежде изгнанник Эвандр пас лишь коров да быков»; «Элегии» IV, I, 1–4, пер. Л. Остроумова).

Ср. о Риме: Тит Ливий «История Рима от основания города» I, 8, 5; о Константинополе: Филосторгий «Церковная история», II, 3 (см.: [Dagron 1974: 35]).

О том, что Петр I не интегрирует пустыню-пустоту в новооснованный город с тем, чтобы ее трансформировать, а мгновенно преодолевает ее, свидетельствует одно место из рукописи «О зачатии и здании царствующаго града Санктпетербурга», в котором сообщается, что 24 мая 1703 г., то есть спустя лишь несколько дней после закладки города, Петр приказал рубить лес в определенном месте будущей Петербургской стороны и строить из него (а не из других строительных материалов) «дворец». Свой приказ он пояснил следующими словами: «Для того и велю на сем месте рубить лес, ис того лесу строить дворец впредь для знания, в какой пустоте оной остров был» [Беспятых 1991: 259]. Этот жест, в мифическом осмыслении события, должен был символизировать преодоление пустоты, демиургическую трансформацию докультурного, предкосмогонического состояния (и его субстанции).

См. публикацию текста в: [Салмина 1964]. См. об этом также: [Шамбинаго 1936; Sbriziolo 1983].

См. об этом: [Предтеченский 1948: 42 и след.; Lo Gatto 1991, 54f.; Столпянский 1995, 10 и след.]

Текст опубликован в: [Беспятых 1991: 255–257].

Слово «возлюбити» означает в древнерусском в том числе «выделить среди других расположением, предпочтением», что может относиться и к месту (см.: [Словарь XI–XVII вв., Т. 2: 294]). Во втором примере, однако, наречие «тако» указывает на употребление «возлюбити» в качестве аффективного глагола.

См. также входящую в цикл повесть «Сказание об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы», приписывающую основание Москвы Андрею Александровичу, сыну Александра Невского: уничтожив убийцу своего брата, боярина Кучку, которому изначально принадлежала местность вдоль Москвы-реки, он хочет довершить свою месть, разорив его деревни, однако «те села и слободы добре ему красны полюбилися, и мысля во уме своем уподобися ту граду быть» [Салмина 1964: 209]. Красота места способна остановить даже слепую ненависть, вызывая видение будущего города.

Цит. по: [Ванчугов 1997: 153].