Риккардо Николози - Петербургский панегирик ХVIII века

Катастрофный вариант петербургской городской мифологии отсылает к угрозе наводнений, происходивших почти ежегодно, особенно в начале XVIII в. С укреплением и подсыпкой берега Невы в 50-е гг. XVIII в. город стал чаще справляться с подъемом воды, случавшимся в основном осенью. В истории города зарегистрировано сильное наводнение 1777 г., когда уровень воды достиг отметки почти 3,2 м над ординаром. Этот рекорд был побит в ноябре 1824 г., когда вода в Неве поднялась более чем на 4 метра. См.: [Каратьггин 1888].

В плане культурной дихотомии «Москва vs Петербург», наводнение, как петербургская форма (стихийного) бедствия, образует противоположный полюс пожару, перманентно грозившему Москве. В Петербурге также не обошлось без пожаров (в 1837 г., например, сгорел Зимний дворец), но вода однозначно предстает воплощением разрушительной стихии в петербургском мифе. Оппозиция огонь – вода стоит в одном ряду с оппозицией дерево – камень, конституирующей дихотомию Москва – Петербург. Не случайно уже в петровском Петербурге имелась передовая пожарная охрана, которая, как и сам факт постройки «каменного города», способствовала складыванию антимосковского городского мифа (см., например, описание Фридрихом Х. Вебером [Weber 1992, Vol. 1: 459] петербургской пожарной охраны 1720 г.).

Уже спустя несколько лет после основания города петербургский миф пополнился многочисленными народными преданиями, выражавшими антипетровские настроения и предрекавшими скорую гибель города (см., например, старообрядческое предсказание разрушительного наводнения в 1720 г., см. об этом: [Каратыгин 1888: 8–9]). Лотман [Лотман 1984: 35] видит возможную причину возникновения многочисленных мифов и легенд, слившихся с историей Петербурга, в изначально утопическом, искусственно-рационалистическом характере города. При этом он исходит из следующего соображения: «Идеальный искусственный город, создаваемый как реализация рационалистической утопии, должен был быть лишен истории, поскольку разумность «регулярного государства» означала отрицание исторически сложившихся структур». Таким образом, отсутствие структур собственной истории в концепции Петербурга обусловлено тем, что этот город сознательно противопоставлялся традиционной России и был задуман как осязаемое воплощение утопии. Города без истории, однако, не бывает. Ибо, продолжает Лотман «наличие истории является непременным условием работающей семиотической системы. В этом отношении город, созданный «вдруг», не имеющий истории и подчиненный единому плану, в принципе не реализуем» [Там же]. Поэтому семиотическая пустота, обусловленная отсутствием истории, была заполнена мифом. Парадоксальным образом, из рационально запланированного города получился в высшей степени мифогенный организм.

Ср., например, «Подводный город» М. Дмитриева [Дмитриев 1847]: «Тут был город всем привольный / И над всеми господин, Нынче шпиль от колокольни / Виден из моря один».

Этот феномен сосуществует в панегирике с противоположной ему формой изображения Российской империи, прославляемой ввиду ее необъятности и многообразия из перспективы «птичьего полета» (см. главу II, 4.3).

«<���…> так что, если кто хочет все это увидеть, то должен или объехать всю землю или побывать в вашем городе. (Здесь и далее «Панегирик Риму» Элия Аристида цит. по: Известия историко-филологического института кн. Безбородко в Нежине. 1907. Т. 23, раздел 6. С. 1–59; пер. с древнегреч. И. Г. Турцевича.)

Показательно замечание Аристида: «Ваши житницы – Египет, Сицилия и культивированная часть Африки» (там же).

Подобным же образом концептуализировалась Москва в XVII в. (см. об этом: [Одесский 1998: 13]).

См. об этом в том числе: [Мелетинский 1976: 212].

О мифическом пространстве см. также [Cassirer 1987: 104–116], например, следующий пассаж: «Здесь еще нет и не может быть различения «позиции» и «содержания», лежащего в основании конструирования «чистого» пространства геометрии» (русский текст цит. по изд.: Кассирер Э. Философия символических форм. М., 2002; пер. С. А. Ромашко).

О «пуповине», связывающей Петербург с российским монархом, ср., например, у Сумарокова: «Узрят тебя, Петрополь, во ином виде потомки наши: будешь ты северный Рим: исполнится мое предречение, ежели престол Монархов не перенесется из тебя, а оный может быть и не пренесется, ежели изобилие твое умножится, блата твои осушатся, проливы твои высокопарными украсятся зданиями» [Сумароков б. г. б: 310–311].

Об этом мотиве повторения космогонии в русском панегирике XVIII в. см.: [Baehr 1991: 42–49]. О цикличности в мифе см.: [Hansen-Love 1987].

Об этой тематике в английской панегирической традиции до Драйдена см.: [Garrison 1975].

Семиотически предельное положение Петербурга, непосредственно на границе с первобытным хаосом, описывается в уже цитировавшихся стихах «Оды на победу Петра Великого» Сумарокова: «Возведен Его рукою, / От Нептуновых свирепств, / Град, убежище к покою, / Безопасный бурных бедств, / Где над чистою водою / Брег над быстрою Невою, / Александров держит храм» [Сумароков б. г. в. 4]. Новый город описывается как остров-убежище, поднявшийся посреди Праокеана, как тихий приют, окруженный стихиями хаоса. Рифмовка этой строфы подчеркивает «островной» статус нового города: третий стих, в котором эпитетами Петербурга являются существительные с семантикой статики, обрамлен двумя рифмующимися стихами с семантикой хаотической, насильственной и угрожающей природной динамики («Нептуновых свирепств <���…> бурных бедств»). С другой стороны, «убежище к покою» рифмуется с «чистою водою» и «быстрою Невою»: в силу такой рифмовки сотворенный космос принимает облик эдемоподобного места, в котором покоренная природа благоприятствует человеку и которое, благодаря отсылке к деяниям Александра Невского, занимает твердое место в русском православии и легитимируется им.

О роли мифологизированных природных стихий в политической символике одописи Ломоносова см.: [Погосян 1992].

См. также оду Майкова, написанную на новый 1763 год, первый после вступления на престол Екатерины: «В морях кипеть престали волны, / Брега веселия все полны, / Не чувствуют волненья вод, / И, видя тишину едину, / Уж флотом мирным всю пучину / Покрыть хотят на новый год»[Майков 1763].

Ср. высказывания старообрядцев в XVIII в. об антихристе, продолжающем жить в преемниках Петра I: «Антихрист на престоле России царствовал непрерывно после Петра и царствует до ныне, потому что цари наши наследовали от него отступнический титул императора, а с тем вместе и дух и дела его <���…>» [Кельсиев 1860–1862, Т. 4: 116].