Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Любовь к литературе, почти неразлучная с миром и утонченностью, была в моде у подданных Адриана и Антонинов – императоров, которые и сами были образованными и любознательными людьми. Она распространилась по всей их империи: самые северные племена бриттов приобрели вкус к красноречию, сочинения Гомера и Вергилия переписывались и изучались на берегах Рейна и Дуная; даже самые слабые проблески литературного дара ожидало щедрейшее вознаграждение. Физику и астрономию успешно развивали греки; наблюдения Птолемея и труды Галена и теперь изучаются теми, кто уточнил их открытия и исправил ошибки. Но если не принимать в расчет несравненного Лукиана, эта эпоха праздной лени прошла, не породив ни одного сочинителя с оригинальным гением или отличавшегося изяществом стиля. Авторитет Платона и Аристотеля, Зенона и Эпикура по-прежнему царил в школах, и их системы со слепой почтительностью передавались от одного поколения учеников другому без малейшей попытки развивать силы человеческого ума или расширить его границы. Красоты речи поэтов и ораторов, вместо того чтобы разжечь пламя, подобное тому, которое жило в них, вызывали к жизни лишь холодные рабские подражания; если же кто-то рисковал отойти от этих образцов, то в то же время расставался со здравым смыслом и чистоплотностью. После возрождения литературы молодая сила воображения после долгого сна, подражательства в масштабах нации, перехода к новой религии и новым языкам опять призвала к себе гений Европы. Но римские провинциалы, получавшие повсеместно одинаковое искусственное чужеземное образование, были втянуты в совершенно неравное состязание с теми отважными древними авторами, выражавшими свои подлинные чувства на своем родном языке, которые уже занимали все почетные места. Имя Поэта было почти забыто; имя Оратора не по праву присвоили себе софисты. Рой критиков, компиляторов и комментаторов, словно облако, загораживал светило образования, и за ослаблением художественного гения вскоре последовало повреждение вкуса. Блистательный Лонгин, который в несколько более позднюю эпоху при дворе сирийской царицы сохранял дух древних Афин, заметил и оплакивал то, как выродились его современники, которые уродовали добровольной низостью свои чувства, раздражением нервов лишали себя мужества и подавляли свои дарования. «Точно так же, как некоторые дети навсегда остаются карликами из-за того, что в младенчестве их конечности держали в слишком большой тесноте, – пишет он, – так и наши нежные умы, скованные предрассудками и привычками справедливого рабства, не способны ни покончить с этим, ни достичь того великого совершенства пропорций, что мы с восхищением наблюдаем у древних, которые, живя при народном правлении, писали так же свободно, как действовали» [10] В этом случае мы можем сказать о Лонгине, что «все его правила подкрепляет его собственный пример». Вместо того чтобы прямо высказать свои утверждения, проявив достойную мужчины смелость, он вводит их в высшей степени осторожно: вкладывает в уста друга и, насколько можно понять из поврежденного текста, притворяется, будто сам опровергает их. .

Этот «карликовый рост человечества», если развить сравнение Лонгина, с каждым днем все уменьшался по сравнению с прошлым; римский мир был населен настоящими карликами, когда свирепые северные великаны ворвались в него и влили свежую кровь в эту мелкую породу. Они вернули туда мужество и любовь к свободе, и через десять веков круг замкнулся: свобода стала счастливой матерью вкуса и науки.

Кажется очевидным, что определение монархии звучит так: государство, в котором исполнение законов, управление доходами и командование армией доверены одному человеку, каким бы именем он ни назывался. Но если свободу народа не защищают бесстрашные и мужественные хранители, власть такого грозного должностного лица быстро вырождается в деспотизм. Влияние духовенства в эпоху суеверия может быть успешно использовано для обеспечения прав человечества, но трон и алтарь так тесно связаны, что знамя церкви редко можно видеть на стороне народа. Воинственное знатное сословие и упрямый простой народ, которые имеют оружие, крепко держатся за свою собственность, объединены в конституционные собрания и представляют собой единственный противовес, с помощью которого можно уберечь конституцию свободного общества от честолюбивого князя.

Огромное честолюбие диктатора сровняло с землей все препятствия, поставленные на его пути римской конституцией, жестокая рука триумвира вырвала с корнем все, что могло служить защитой от него. После победы при Акциуме судьба римского мира зависела от воли Октавиана, который получил имя Цезарь, когда был усыновлен своим дядей, а позже – имя Август от льстивого сената. Этот завоеватель возглавлял сорок четыре легиона, состоявшие из старослужащих солдат, которые чувствовали свою силу и слабость конституции, привыкли за двадцать лет гражданской войны ко всем родам кровопролития и насилия и были горячо преданы дому Цезаря, от которого одного уже получили и ожидали в будущем самые щедрые награды. Провинции, долго страдавшие от угнетения со стороны республиканских чиновников, мечтали о правлении одного человека, который был бы хозяином, а не сообщником этих мелких тиранов. Народ Рима, с тайным удовольствием смотревший на унижение аристократии, просил только хлеба и зрелищ и получил то и другое из щедрых рук Августа. Богатые и образованные италийцы, которые почти все были последователями философии Эпикура, наслаждались блаженными покоем и тишиной, которые дарило им настоящее, и вовсе не хотели, чтобы этот сладкий сон прерывали воспоминания о прежней беспокойной свободе. Сенат вместе с властью утратил и достоинство, из знатнейших семей многие угасли, не оставив потомства. Умные и одаренные республиканцы погибли на полях сражений или во время проскрипций, а зал заседаний сената сознательно заставили распахнуть свои двери перед пестрой по составу толпой более чем из тысячи человек, которые обесчестили свое звание, вместо того чтобы позаимствовать у него честь.

Реформа сената была одним из первых поступков Августа, когда он отказался быть тираном и провозгласил себя отцом своей страны. Его выбрали цензором, и совместно со своим верным Агриппой он просмотрел список сенаторов, исключил из сената нескольких его членов, чьи пороки или упрямство требовали наказать их, в качестве примера для народа, убедил еще примерно двести человек упредить постыдное исключение добровольной отставкой, повысил имущественный ценз для сенатора примерно до десяти тысяч фунтов, возвел достаточное количество семей в звание патрициев и сам принял почетное звание «принцепс сената», которое цензоры всегда давали тому из граждан, кто больше всех прославился почестями и заслугами перед страной. Но, восстановив достоинство сената, он уничтожил его независимость. Принципы конституции свободного общества перестают действовать, если носителей законодательной власти назначает власть исполнительная, и, пока сохраняется такое положение, восстановить эти принципы нельзя.