Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

II. То, что Европа разделена на много государств, независимых, но связанных между собой сходством религии, языка и нравов, имеет очень благоприятные последствия для свободы человечества. Современный тиран, если бы не встретил сопротивления себе ни в своей душе, ни среди своего народа, скоро почувствовал бы, что его мягко ограничивают пример равных ему, страх перед осуждением современников, советы союзников и оценки врагов. Тот, кто вызвал его недовольство, может бежать за узкие границы его владений и легко найдет под более ласковым небом надежное убежище, новое богатство соответственно своим достоинствам, возможность свободно жаловаться, а может быть, и способ отомстить. Но империя римлян охватывала весь мир, и, когда она оказывалась в руках одного человека, для его противников мир становился прочной мрачной тюрьмой. Раб имперского деспотизма, был ли он приговорен носить свои позолоченные цепи в сенате Рима или влачить жизнь изгнанника на голой скале Серифа [3] Сериф – маленький скалистый остров в Эгейском море, жителей которого презирали за невежество и дикость. Место изгнания Овидия хорошо известно по его справедливым, но недостойным мужчины жалобам. Похоже, что он лишь получил приказ выехать из Рима в течение определенного количества дней и переселиться в Томы, а стража и тюремщики не понадобились. либо на холодных берегах Дуная, ожидал решения своей судьбы в безмолвном отчаянии. Сопротивление означало гибель, а бежать было невозможно: со всех сторон его окружали большие пространства моря или земли, и несчастный не имел никакой надежды пересечь их так, чтобы его не обнаружили, не схватили и не возвратили разгневанному господину. По ту сторону границы взгляд не мог разглядеть ничего, кроме океана, негостеприимных пустынь, враждебных варварских племен, нрав которых свиреп, а язык ему неизвестен, и зависимых от Рима царей, которые, чтобы купить себе защиту императора, охотно принесут в жертву неприятного беглеца [4] При Тиберии один римлянин из сословия всадников попытался перебежать к парфянам. Его остановили в Сицилийском проливе, но этот пример показался так мало опасным, что тиран, ревнивее всех тиранов оберегавший свои права, с презрением отказался наказывать беглеца за эту вину. . «Где бы ты ни находился», – сказал Цицерон изгнанному Марцеллу, – помни, что ты всюду во власти завоевателя».

…

Основные завоевания римлян были совершены ими во времена республики, а императоры по большей части довольствовались тем, что сохраняли владения, которые были приобретены политическими трудами сената, активным соперничеством между консулами и воинским энтузиазмом народа. Семь первых веков Рима были почти непрерывной чередой триумфов, но затем Августу выпало на долю отказаться от честолюбивых планов покорить всю землю и внести дух умеренности в народные собрания. Ему, которого влекли к мирной жизни и натура, и положение в обществе, было легко обнаружить, что Рим, при своем тогдашнем высоком положении в мире, испытывая удачу на войне, имел гораздо больше причин для страха, чем для надежды: войны, которые теперь шли вдали от Рима, с каждым днем становились все труднее, исход их был все менее ясным, а завоевания менее прочными и менее выгодными. Этим полезным мыслям придавал вес опыт Августа, убеждавший императора, что тот благодаря благоразумию и энергии своих советников легко добьется даже от самых грозных варваров любой уступки, которая могла бы понадобиться от них для сохранения достоинства Рима. Вместо того чтобы подставлять себя и свои легионы под стрелы парфян, он с помощью почетного договора добился возвращения штандартов и пленных, захваченных при разгроме Красса.

В начале правления Августа полководцы Рима пытались покорить Эфиопию и Счастливую Аравию и прошли примерно тысячу миль на юг от экватора. Но жаркий климат скоро заставил захватчиков повернуть обратно и спас невоинственных коренных жителей этого уединенного края. Северные области Европы едва ли стоили того, чтобы тратить средства и труд на их завоевание. Леса и болота Германии были населены племенами отважных и выносливых варваров, которые презирали жизнь, лишенную свободы. При первом нападении они, казалось, согнулись под давлением могучей силы Рима, но вскоре великолепным отчаянным рывком возвратили себе независимость и напомнили Августу о переменчивости счастья. После смерти этого императора в сенате было публично зачитано его завещание. Август оставил своим преемникам как ценное наследство совет сохранять империю в тех границах, которые ей, казалось, дала природа в качестве постоянных форпостов и рубежей: на западе – Атлантический океан, на севере – Рейн и Дунай, на востоке – Евфрат, а на южном направлении песчаные пустыни Аравии и Африки.

К счастью для спокойствия человечества, это правило умеренности, рекомендованное мудрым Августом, было усвоено его пугливыми и порочными ближайшими преемниками. Первые цезари, гонясь за удовольствиями или тиранствуя, были так заняты этим, что редко появлялись перед армией или в провинциях. Не хотели они и терпеть, чтобы триумфы, которыми они сами пренебрегали в своей лени, были незаконно присвоены умевшими руководить доблестными заместителями. Военная слава подданного считалась дерзким присвоением права, принадлежащего одному императору, поэтому долг и интересы каждого римского полководца теперь были в том, чтобы охранять вверенные его попечению границы и не пытаться осуществлять завоевания, которые могли оказаться для него такими же гибельными, как для побежденных варваров.

Единственным прибавлением к Римской империи за первое столетие христианской эры стала провинция Британия. В этом случае преемники Цезаря и Августа были убеждены, что, отвергая наставление последнего, следуют примеру первого. Похоже, что близость этой страны к берегам Галлии соблазняла их применить военную силу. Приятные, хотя и недостоверные сведения, что в британских водах добывают жемчуг, были привлекательны для их скупости, а поскольку на Британию смотрели как на отдельный островной мирок, ее захват вряд ли мог считаться исключением из общей системы действий на континенте. После примерно сорокалетней войны, которую начал самый глупый, продолжал самый распутный, а закончил самый робкий из всех императоров, основная часть острова попала под власть римлян. Многочисленные племена бриттов обладали доблестью без умения руководить и любовью к свободе без духа единства. Они с диким бешенством хватались за оружие и с сумасбродным непостоянством складывали его или обращали друг против друга; сражаясь поодиночке, племена были покорены одно за другим. Ни стойкость Карактака, ни отчаяние Боадицеи, ни фанатизм друидов не смогли ни уберечь страну от рабства, ни противостоять неумолимому продвижению полководцев империи, которые поддерживали славу своей нации, даже когда ее трон позорил самый слабый или самый порочный из людей. В то самое время, когда Домициан, запершись в своем дворце, дрожал от страхов, которые вызвал сам, его легионы под командованием добродетельного Агриколы разбили объединенные силы каледонцев у подножия Грампианских гор, а его моряки, с риском для себя обучаясь плаванию в незнакомых водах, провели его флоты вокруг всего острова, показав всем частям Британии мощь римского оружия. Завоевание Британии считалось уже свершившимся, и Агрикола планировал завершить и упрочить свой успех легким покорением Ирландии, для чего, по его мнению, было достаточно одного легиона и небольшого количества вспомогательных войск. Этот западный остров можно было бы заботливым уходом превратить в ценное владение, а британцы с меньшим отвращением носили бы свои цепи, если бы зрелище и пример свободы были бы повсюду убраны из их пределов видимости.