Томас Карлейль - Герои, почитание героев и героическое в истории

В истории же человечества мы видим, как подобные истории суммируются в великие исторические итоги – революции, новые эпохи. Дантовой горы Чистилища нет уже более «в океане другого полушария» с тех пор, как Колумбу удалось побывать там. Люди не нашли в этом другом полушарии ничего похожего на такую гору. Ее не оказалось там. Волей-неволей людям приходится оставить свое верование в то, что она там. То же самое происходит и со всеми верованиями, каковы бы они ни были, со всеми системами верований и системами практической деятельности, возникающими из них.

Прибавим еще к этому грустному факту, что раз известная вера теряет свою достоверность, то и поступки, обусловливаемые ею, становятся также лживыми, худосочными, заблуждения, несправедливости, несчастья начинают тогда повсюду давать себя чувствовать все сильнее и сильнее, и мы получаем достаточный материал для катаклизма. При каких угодно условиях человек для того, чтобы действовать с полной уверенностью, должен горячо верить. Если он во всяком отдельном случае испытывает необходимость обращаться к мнению света, не может обходиться без этого и, таким образом, порабощает свое собственное мнение, то он – жалкий слуга, работающий из-под палки. Труд, порученный ему, будет скверно сделан. Такой человек каждым своим шагом приближает наступление неизбежного крушения. Всякое дело, за которое он возьмется и которое он делает бесчестно, с взором, обращенным на внешнюю сторону предмета, является новой неправдой, порождающей новое несчастье для того или другого человека. Неправды накапливаются и в конце концов становятся невыносимыми. Тогда происходит взрыв, и они насильственным образом ниспровергаются, сметаются прочь.

Возвышенный католицизм Данте, подорванный уже в теории и еще более обезображенный сомневающейся лицемерной, бесчестной практикой, разрывается надвое рукою Лютера. Благородный феодализм Шекспира, как прекрасен он ни казался некогда и как прекрасен он ни был в действительности, находит свою неизбежную гибель во Французской революции. Накопившиеся неправды, как мы говорим, буквально взрываются, разметываются по сторонам вулканической силой. Наступают долгие беспокойные периоды, прежде чем в жизни снова установится определенный порядок.

Конечно, довольно плачевную картину представит нам история, если мы обратим внимание исключительно на эту сторону жизни и во всех человеческих мнениях и системах станем усматривать один только тот факт, что они были недостоверны, преходящи и подлежали закону смерти! В сущности, это не так. Всякая смерть постигает и в данном случае лишь тело, а не самую суть или душу. Всякое разрушение, причиняемое насильственной революцией или каким-либо другим способом, есть лишь новое творение в более широком масштабе. Одинизм был воплощением отваги, христианство – смирения, то есть более благородного рода отваги. Всякая мысль, раз человек искренне признавал ее в своем сердце истинной, всегда была честным проникновением со стороны человека в истину Бога, всегда заключала в себе настоящую истину, непреходящую, несмотря на всяческие изменения, и составляет вечное достояние для всех нас.

А с другой стороны – какое жалкое понимание обнаруживает представляющий всех людей во всех странах и во все времена, исключая наше, растрачивающих свою жизнь в слепом и презренном заблуждении. Язычники-скандинавы, мусульмане погибали, чтобы одни только мы могли достигнуть истинного конечного знания! Целые поколения погибли, все люди заблуждались для того только, чтобы существующая ныне незначительная горсть могла быть спасена, могла знать правду! Все они, начиная с сотворения мира, шли в качестве авангарда вперед. Подобно тому как шли русские солдаты в ров Швайнднитцского форта 97заполнить его своими мертвыми телами и доставить, таким образом, нам возможность перейти через ров и занять позицию! Это невероятная гипотеза.

И мы знаем, с какою жестокою энергией люди отстаивали подобную невероятную гипотезу. Какой-нибудь жалкий человек с сектой своих приверженцев готов был шагать через мертвые тела всех людей, направляясь будто бы к верной победе. Но что сказать о нем, если и он со своей гипотезой и своим конечным непогрешимым credo также провалился в ров и становился, в свою очередь, мертвым телом? Впрочем, человек по самой природе своей – и это составляет весьма важный факт – имеет тенденцию считать собственное воззрение окончательным и держаться за него как за таковое. Он будет всегда, думаю я, так поступать, всегда, так или иначе, утверждать то же самое. Но необходимо делать это более разумным образом, необходимо обнаруживать более широкое понимание. Разве все люди, живущие и когда-либо жившие, составляют не одну армию, собранную для того, чтобы под началом небес дать битву одному и тому же общему врагу – царству тьмы и неправды?

Зачем же нам отказываться друг от друга, сражаться не против врага, а друг против друга из-за пустой разницы в своих мундирах? Всякий мундир будет хорош, если только его носит истинно храбрый человек. Всевозможного рода мундиры и всякого рода оружие – арабский тюрбан и легкая сабля или могучий молот Тора, поражающий ётунов, – все окажется хорошим, будет желанным оружием. Воинственный призыв Лютера, марш-мелодия Данте, все неподдельное, все это за нас, а не против нас. У всех нас один и тот же вождь. Мы солдаты одной и той же армии…

Бросим же теперь беглый взгляд на сражение, данное Лютером. В чем состояла битва, и как он вел себя в ней? Лютер был также одним из наших героев – пророком своей страны и своего времени.

В качестве вступления ко всему последующему, быть может, уместно сделать здесь некоторые замечания относительно идолопоклонства. Одну из характерных особенностей Магомета, особенность, свойственную в действительности всем пророкам, составляет его безграничная, непримиримая ненависть к идолопоклонству. Идолопоклонство, поклонение мертвому идолу как божеству – это неисчерпаемая тема в устах пророков. Вопрос, от которого они не могут никуда уйти. Предмет, на который они должны постоянно указывать и клеймить с неумолимым осуждением как величайший грех из всех грехов, какие только совершаются на земле. Этот факт, во всяком случае, стоит отметить. Мы не станем касаться здесь теологической стороны в вопросе об идолопоклонстве. Идол есть eidolon, что означает вещь видимую, символ. Это – не Бог, а – символ Бога. Да и существовал ли в самом деле когда-либо такой смертный, объятый самой непроглядной тьмой, который видел бы в идоле нечто большее, чем простой символ?

Человек никогда не думал, как я себе представляю, что жалкое изображение, созданное его собственными руками, было Богом. Он полагал лишь, что это изображение служит символом его Бога, Бог тем или иным образом присутствует в нем. И в этом смысле, можно спросить, не является ли всякое поклонение поклонением через посредство символов, eidola, видимых вещей? Причем нет существенной разницы в том, доступно ли это видимое нашему телесному глазу благодаря изображению или картине или же оно остается доступным лишь внутреннему глазу, воображению, уму: это различие второстепенного порядка. Нечто видимое, означающее божество, идол, остается в обоих случаях. Самый строгий пуританин имел свое исповедание веры и свое отвлеченное представление о божественном, поклонялся посредством такого представления. Благодаря только этому последнему для него вначале становится возможным само поклонение. Все догматы, ритуалы, обряды, концепции, в которые выливаются религиозные чувства, в этом смысле представляют eidola, видимые вещи. Всякое поклонение, каково бы оно ни было, неизбежно совершается при помощи символов, идолов. Мы можем сказать, что идолопоклонство – дело относительное и что худшее идолопоклонство представляет собою только, так сказать, более идолопоклонческое идолопоклонство.