Томас Карлейль - Герои, почитание героев и героическое в истории

И однако Руссо, с его страстными обращениями к матерям, общественным договором, прославлениями природы, даже дикой жизни в природе, еще раз говорим мы, прикоснулся к действительному миру, снова и снова боролся, чтобы достигнуть действительности, – одним словом, исполнял функцию пророка для своего времени. Исполнял, как он мог, и как могло время… Странно, но сквозь все это уродство, всю эту искаженность и почти безумие в самой глубине сердца бедного Руссо светит луч настоящего небесного пламени. Еще раз, вне атмосферы сухого, насмешливого философизма, скептицизма, зубоскальства, возникает в душе этого человека неискоренимое чувство и сознание, что жизнь наша истинна, она не скептицизм, теорема или насмешка, а факт, действительность, внушающая благоговение. Природа ниспослала ему такое откровение и повелела поведать о нем миру. Он поведал если не хорошо и ясно, то скверно и темно; во всяком случае, настолько ясно, насколько он мог. Что означают все эти его заблуждения и извращенности, даже это воровство лент, бесцельные и непонятные скитания и бедствия? Что означает все это, спрашиваю я, при надлежащем понимании с нашей стороны, как не мигающее потухание огня, как не колебания человека, посланного с миссией, для которой он оказывается слишком слабым и потому никак не может отыскать настоящей тропинки? Странными путями ведет Провидение людей. Необходимо относиться терпимо к человеку, надеяться на него, давать ему возможность еще и еще испытывать, на что он способен. Пока существует жизнь, существует и надежда у всякого человека.

Что касается литературного таланта Руссо, ревностно прославляемого еще до сих пор среди его соотечественников, то я не могу сказать ничего особенного в его пользу. Его книги, подобно ему самому, запечатлены, как я выражаюсь, чем-то нездоровым, это нехорошего разбора книги. В Руссо есть чувственность. В соединении с его необычайными умственными дарованиями она создает роскошные, до известной степени привлекательные картины. Но это не настоящие поэтические картины, не белый солнечный свет, а что-то оперное, румяна своего рода, поддельный убор. Такая искусственность стала после Руссо явлением обыденным или, вернее, даже всеобщим среди французов. Сталь, Сен-Пьер 132страдают также ею до известной степени, но в особенности вся современная поразительно исступленная «литература отчаяния». Эти румяна ничего, однако, не говорят о настоящем цвете лица. Посмотрите на Шекспира, Гете, даже на Вальтера Скотта. Тот, кто хотя бы раз заглядывал в них, знает разницу между истиной и подделкой под истину и сумеет всегда отличить одно от другого.

На примере Джонсона мы видели, как много доброго может сделать для людей пророк, несмотря на всякого рода неблагоприятные условия и дезорганизацию. На примере же Руссо мы можем наблюдать, наоборот, какой страшной массой зла при такой дезорганизации может сопровождаться добро. В историческом отношении Руссо представляет собою самое поучительное зрелище. Загнанный на чердаки Парижа и предоставленный там своим угрюмым спутникам, собственным мыслям и нуждам, кидаемый из стороны в сторону, разбитый, ожесточенный до полного исступления, он глубоко почувствовал, что ни мир, ни закон мира не друзья ему. Не следовало, если только это было возможно, ставить его в открыто враждебные отношения с миром. Его могли забросить на чердак, могли смеяться над ним, как над маньяком, предоставить его там голодной смерти, точно дикого зверя в клетке. Но ему не могли помешать воспламенить весь мир. Французская революция нашла в Руссо своего евангелиста. Его полубезумные рассуждения относительно бедствий цивилизованной жизни и прелестей дикой много содействовали возникновению всеобщего безумия, охватившего Францию. Конечно, вы совершенно вправе спросить, что же мог мир, правители мира сделать с таким человеком? Трудно сказать, что могли правители мира сделать с ним. Но что он мог сделать с ними, это, к несчастью, показала сама действительность: гильотинировать громадное множество их! Но о Руссо на этот раз довольно.

Странное зрелище представляет появление героя в образе Роберта Бернса среди искусственных картонных фигур и лиц поблекшего, неверующего, не живущего непосредственной жизнью XVIII века. Он прожурчал, точно небольшой родник в скалистых, пустынных местах, промелькнул, точно внезапное сияние неба под искусственным куполом! Люди не знали, что думать о нем. Они приняли его за увеселительный фейерверк. Увы, он сам допустил подобное отношение к себе, хотя и боролся полусознательно, как бы в ужасе смерти! Быть может, никто другой в мире не встречал со стороны людей такого лживого приема. Еще раз разыгралась под солнцем в высшей степени гибельная драма жизни.

Вам всем известна поистине трагическая жизнь Бернса. С полным правом мы можем сказать, что если несоответствие между занимаемым человеком местом и тем, какого он достоин, является превратностью судьбы, то не могло быть судьбы более превратной, чем судьба Бернса. Еще раз среди этих второстепенных фигурантов XVIII века, гаеров в большинстве случаев, появляется исполинский оригинальный человек, один из тех, кто проникает в вечные глубины, занимает место в ряду героических людей. И такой-то человек был рожден в бедной эйрширской лачуге. Эта широкообъемлющая душа, величайший человек из всех своих современников-британцев явился среди нас в образе шотландского крестьянина с мозолистыми руками.

Его отец, бедный работящий человек, принимался за разные дела, но ни в чем не имел успеха и вечно находился в затруднительных обстоятельствах. Управляющий имением, или, как говорят в Шотландии, «фактор», имел обыкновение посылать письма своим арендаторам с угрозами, «которые, – рассказывает Бернс, – доводили всех нас до слез». Честный отец, много работающий, много страдающий отец. Честная героиня – жена его, и эти дети, из которых один был Роберт! У них не было своего уголка на этой земле, столь обширной для других. Письма управляющего «доводят их до слез». Представьте себе только эту картину! Да, честный отец; я всегда говорю о нем: герой и поэт – в своем молчании, без которого сын никогда не стал бы поэтом и героем говорящим! Школьный учитель Бернса, побывавший впоследствии в Лондоне и узнавший, что такое хорошее общество, говорил, что ему никогда ни в каком другом обществе не приходилось наслаждаться такой прекрасной беседой, как у очага этого крестьянина. Но ни его злосчастные «семь акров питомника», ни жалкий клочок глинистой фермы, ни все другое, за что он брался, чтобы добыть необходимые средства существования, – ничто не давалось ему в течение всей его жизни, и он должен был постоянно вести жестокую неравную борьбу. Он мужественно упорствовал, как мудрый, преданный, непобедимый человек. Он молчаливо переносил изо дня в день массу тяжелых страданий, вел борьбу, как незримый герой. Никто не писал в газетах о его благородстве, никто не жертвовал ему серебряных подносов. И однако он не погиб бесследно: ничто не погибает. Существует Роберт, отпрыск его и в действительности многих поколений таких же людей, как он.