Какудзо Окакура - Чайная церемония в Японии

На протяжении данного периода, когда он исступленно занимался образованием, коллекционированием, классификацией произведений искусства, чтением лекций и путешествиями, Окакура к тому же умудрялся писать многочисленные статьи для американских и азиатских журналов. Еще при жизни он увидел выход в свет трех своих книг: «Идеалы Востока» (The Ideals of the East, 1903), «Пробуждение Японии» (The Awakening of Japan, 1904) и «Чайная церемония в Японии» (The Book of Tea, 1906). Четвертая книга – «Сердце небес» (The Heart of Heaven) вышла в 1922 году, через девять лет после смерти автора.

В 1913 году он вернулся в Японию к жене и детям, которых до этого посещал раз в год, а в сентябре до Бостона дошла весть о его смерти от гриппа. Американцы скорбели о его уходе, но Окакуру до сих пор помнят в США как автора «Чайной церемонии в Японии».

До сих пор я писал об Окакуре как об источнике энергии, который в этой жизни кое-что сделал, как о непоседе, внесшем громадный вклад в изменение хода истории. Что же он был за человек?

На такой вопрос сразу не ответишь, ведь в его личности странным образом перемешались гениальность и инфантилизм, способность к всепроникающему предвидению и реакция страуса, прячущего от страха голову в песок. В этой жизни ему была предназначена великая миссия, а он не мог избавиться от противоречий, которые часто движут миссионерами. С друзьями он был обходительным и очаровательным человеком, но с теми, кто его раздражал (а таких хватало, так как Окакура не терпел возражений), это был человек высокомерный, раздражительный и острый на язык. Он имел ясное представление об опасностях, грозящих японской культуре во время, когда «прогресс» толковался наивными людьми в Западном и Восточном полушарии. При этом большие страдания ему доставляла культурная ограниченность. Стоит вспомнить о его сентиментальной преданности наиболее нелепым мелочам японской истории, и часто он не мог отличить хлам и наносы мертвого прошлого от слабых проявлений живой традиции, заслуживающих самого тщательного ухода. Освальд Сирен очень точно подмечает эту его раздвоенность, когда говорит: «Окакура относится к той редкой категории людей, в ком интуитивное восприятие, быть может несколько неопределенное, всего японского накладывалось на аналитические способности человека Западного полушария».

Возможно, нам удастся понять Окакуру и его «Чайную церемонию в Японии», если обратимся к его личности как многозначному явлению. Во-первых, речь идет об Окакуре-ученом. Безусловно, он относится к людям гениальным, к плеяде великих ученых-историков современного мира. Он знал Восток, как немногие его знали, ведь он овладел острым взглядом Запада и азиатскими знаниями Японии, Кореи, Китая и прочих стран. Для своего времени он обладал несравненными знаниями обо всех областях восточного искусства, а с индийской культурой был знаком не хуже, чем с культурой дальневосточной. К тому же его можно назвать выдающимся лингвистом, доказательством чего служат его книги, написанные на безупречном английском языке.

На второе место поставим Окакуру-мессию. При всем его очаровании и дружелюбии Окакуру следует в целом назвать человеком раздражительным и нетерпимым, большим мастером заводить врагов. На своем жизненном пути он стал участником всевозможных споров. Более того, его отличал выдающийся дар острослова, и он обычно блестяще брал верх в баталиях красноречия, так как мгновенно подбирал нужные аргументы, когда его оппонентам оставалось только жалеть о запоздалых откровениях. К тому же подчас в нем просыпался конъюнктурщик, хотя и совсем не своекорыстный, и совершенно очевидно, что он умудрился одолеть своего бывшего единомышленника Феноллозу. Как учитель он слыл крайним деспотом, требовавшим от своих последователей абсолютного подчинения. Иногда он поступал скорее как настоятель ламаистского храма, чем учитель эстетики. В знак протеста по поводу вестернизации он придумал забавные одежды и прически, которые носил в своей школе на территории Японии. Часто он сам на себя накликал неприятности.

Третья особенность его личности представляется самой странной. Речь тут заходит о выдающемся ученом и религиозно-эстетствующем придире, который к тому же на самом деле служил примером отзывчивости. В письмах миссис Гарднер он мог пуститься в пространные рассуждения по поводу котят. Он мог написать по-английски стихотворение, которое с ходу одобрил бы критик Алджернон Чарльз Суинберн. И он мог составить рассказ о сказочном прошлом Японии, как будто верил во всех героев фольклора в виде призраков, лис в образе женщин и сражающегося самурая. Таким представляется Окакура как сентиментальный человек.

Все эти черты личности проявляются в его трудах. Четвертое место в научных трудах принадлежит великому ученому. Сентиментальному человеку не остается места практически во всех трудах, изданных после смерти в «Сердце небес», некоторые разделы которого можно справедливо назвать ребяческими. Мечтатель и мессия занимают большое место в «Идеалах Востока» и «Пробуждении Японии». Первая из этих двух книг воплощает в себе отчетливое определение эзотерической философии искусства, позже развитое такими деятелями, как метафизик Ананда Кентиш Кумарасвами. Вторая книга может показаться европейскому читателю отталкивающей из-за ее религиозного трепета перед сверхъестественными притязаниями микадо, акцента на чистоте крови и симпатии к неприятным культурным аспектам национализма.

Наиболее удачный синтез многочисленных граней личности Какудзо Окакуры проявился в знаменитой «Чайной церемонии в Японии». В ней возникло замечательное слияние несовместимых элементов: Окакура-ученый раскрыл свои знания; Окакура-мечтатель и мессия указал направления развития своих знаний; Окакура-знаток облек их в очаровательную форму. В результате получился прекрасный томик эссе на английском языке.

«Чайная церемония в Японии» в огромной степени служит объяснением консервативной составляющей Японии. Автор предпринял попытку объяснить западному миру, почему японцы относятся к граням своей культуры именно так, а не иначе. Никакого кроткого романтизма здесь не предусмотрено, точно так же, как в новеллах или эссе Патрика Лафкадио Хирна. Его струящийся английский и аккуратная недоговоренность скрывают стальную прочность мысли, отточенной, как меч древнего самурая.

Окакура хотел объяснить Восток именно по-восточному и в качестве его символа использовал чайную церемонию. На Дальнем Востоке чай приравнивается к западному пониманию соли. Он может означать внутреннюю суть, придающую вкус всему, что иначе воспринималось бы пресным или безвкусным. Окакура вряд ли открыл такой книжный жанр-символ, ведь, как весьма начитанный человек, он должен был познакомиться с параллельными формами литературы. К тому времени уже существовали многочисленные труды авторов Среднего и Ближнего Востока, в которых «жизнь» выражалась через призму драгоценных камней. А когда писал свои творения Окакура, в Европе и Америке выходили книги, в которых сюжет строился вокруг табака. Можно с большим основанием предположить, что Окакура познакомился с «Книжкой о чае» (Little Tea Book, 1903) Артура Грея. В этом издании автор собрал цитаты о чае и связанный с этим напитком материал.