Джон Кин - Демократия и декаданс медиа

Неизбранные представители могут привести к существенным изменениям в значении лидерства как такового. Они выступают не только в качестве важной поправки к неоправданному господству определений лидерства, понимаемого исключительно в связи с государственным управлением; и они не только умножают и распространяют различные конфликтующие друг с другом критерии представительства, создающие для демократических обществ определенные проблемы (например, можно ли неизбранных лидеров призвать к общественной ответственности за их действия, используя средства, отличные от выборов?), которые были неведомы первым защитникам и архитекторам представительной демократии. Благодаря их усилиям лидерство больше не означает (в отличие от того, что оно в конечном счете значило в классическом государствоцентричном анализе Макса Вебера) начальствования и силы, опирающейся в пределе на хитрость, кулаки и другие средства государственной власти, т. е. оно больше не сводится к подобной трактовке в рамках концепции «реальной политики», которая смещается к политическому авторитаризму (поэтому сегодня слова Führer и Führerschaft в таких странах, как Германия, пользуются дурной славой) [76]. Также лидерство больше не означает манипулирования с высокой трибуны ( bully pulpit – специфический американский термин, придуманный Теодором Рузвельтом для описания того, как лидеры используют свою «чудесную» или «превосходную» программу для утверждения своей повестки и идей). Напротив, лидерство сегодня начинает означать способность мобилизовать «власть убеждения» (как любит говорить архиепископ Десмонд Туту). Теперь лидерство – это способность мотивировать людей к самостоятельным действиям.

Конечно, быть неизбранным лидером непросто. «Готовность к смелым поступкам; способность предвидеть ситуацию; склонность драматизировать политические результаты с целью предупредить граждан об актуальных или потенциальных проблемах; и самое главное – готовность признавать допущенные ошибки, стремление исправлять их, не страшась совершить еще больше ошибок», – вот как объясняет это один из неизбранных лидеров [77]. Неизбранное лидерство означает много разных вещей. Оно требует однозначного отречения от демонов слепой амбиции, которую Карлейль называл «львизмом». Оно заключается в навыке разговора с публикой на общественно важные темы, позволяющем завоевывать общественное уважение благодаря культивированию «нарративного разума», который предполагает (когда неизбранные представители действительно проявляют себя с лучшей стороны) сочетание таких формальных качеств, как уравновешенность, с внутренним спокойствием, учтивостью, самостоятельностью в суждениях, способностью прислушиваться к другим, готовностью шутить над самим собой и некоторым богатством стиля (один из доверенных лиц Нельсона Манделы как-то объяснил мне его замечательную способность создавать «вокруг себя много Нельсонов Мандел»; то же самое обычно говорили о Джавахарлале Неру). К качествам неизбранного лидерства также относится способность использовать медиа для одновременной демонстрации противоречивых качеств (таких как сила и уязвимость, единичность и типичность), причем безо всякого видимого усилия, словно бы лидерство было искусством переключения гештальта. Но прежде всего неизбранное лидерство требует понимания того, что истинные лидеры – не избранные, что они всегда находятся в глубокой зависимости от людей, называемых ведомыми, что истинные лидеры ведут только потому, что им удается приковывать к себе взгляд людей, а не тянуть их за нос.

Необходимо выделить еще одну отличительную черту современной демократии: коммуникационное изобилие делает возможным развитие обширной публики, чье влияние потенциально или даже актуально имеет глобальный характер, а принадлежать к этой публике можно невзирая на границы территориальных государств, что усложняет динамику формирования общественного мнения и представительной демократии в этих государствах.

Этот тренд не стоит недооценивать: развертывающаяся на наших глаза коммуникационная революция приводит к распространению сетевых, охватывающих весь земной шар, медиа, которые имеют эпохальное значение, поскольку покоряют пространство и время. Как известно, канадский исследователь Гарольд Иннис отметил то, что колесо, печатный станок и другие средства коммуникации сокращают пространство и время, однако действительно глобальные системы зародились только в XIX в. с изобретением наземных и подводных телеграфных линий и с первыми международными новостными агентствами, такими как Reuters [78]. В последние десятилетия процесс глобализации совершил эволюционный скачок благодаря развитию целого комплекса сил. Важную роль сыграли геостационарные спутники с широкой зоной действия (вроде тех, что обеспечивали глобальное широкое вещание Beatles и Марии Каллас в реальном времени); не менее важными оказались рост глобальной журналистики и сетевых потоков международных новостей, электронный обмен данными, а также развлекательные и образовательные материалы, контролируемые такими гигантскими фирмами, как TimeWarner, News International, BBC, Al Jazeera, Disney, Bertelsmann, Microsoft, Sony и Google.

Быстрое распространение сети глобальных медиа привело к разговорам об устранении барьеров для коммуникации, что в некоторых случаях породило ошибочную идеологию цифровых сетей. К числу первых и наиболее влиятельных примеров относилась работа Джона Перри Барлоу «Декларация независимости киберпространства». В ней утверждалось, что компьютерные сети, связанные ссылками, создают «глобальное социальное пространство», безграничный «глобальный разговор битов», новый мир, «в который могут вступить все, независимо от привилегий или предрассудков, связанных с расой, экономической властью, военной силой или местом рождения» [79]. Подобным проблематичным тезисам противоречат некоторые тенденции реального мира, однако в них верно подчеркивается, что глобальные коммуникационные сети сделали то, что явно не удалось картам и глобусам Герарда Меркатора (1512–1594): эти сети закрепили у миллионов людей (примерно от 5 % до 25 % всего населения земного шара) ощущение, что наш мир и в самом деле является «одним миром» и что эта мировая взаимозависимость возлагает на людей определенную ответственность за его судьбу. В определенном смысле этот тренд усиливает сам себя; и он неслучайно напоминает, пусть и в более широком масштабе, ситуацию с газетами, которые, по мнению Токвиля, играли роль «маяков» общей деятельности, поскольку «только газета способна заставить тысячу читателей одновременно задуматься над одной и той же мыслью» [80]. Представляя, что их работа нацелена на потенциально глобальную аудиторию, с которой они в ином случае никогда бы физически не встретились, профессиональные и гражданские журналисты, книжные издатели, ведущие радио– и телепередач, авторы твиттеров, электронных писем и блоггеры возделывают землю, в которую пустила корни сегодняшняя политика слушающих, читающих, смотрящих и разговаривающих друг с другом граждан – в глобальном масштабе, невзирая на пространственные и временные барьеры, некогда считавшиеся самой собой разумеющимися, «естественными» или технически непреодолимыми.