Джон Кин - Демократия и декаданс медиа

Но что, собственно, следует из этого призыва к новым «диким» идеям? По самому скромному расчету, он означает то, что нужно отказаться от догм, клише и пустых формул, в том числе (если взять несколько напрашивающихся примеров) от набившего оскомину выбора между наивной и простодушной «киберутопической» верой в освободительную сущность сетевой коммуникации и столь же приевшимся прямо противоположным мнением о том, что коммуникационное изобилие является инструментом подавления, что все техники и инструменты коммуникации, включая Интернет, могут использоваться как в благих целях, так и в дурных, и что все зависит от контекста, в котором они применяются [29] Morozov E . The Net Delusion: The Dark Side of Internet Freedom. N.Y.: PublicAffairs, 2011 (рус. пер.: Морозов Е . Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети. М.: АСТ, 2014). .

Что касается метода, новые «дикие» точки зрения, конечно, требуют с подозрением относиться к неологизмам, которые толкают к фальстарту. В данном случае примером может быть слово «киберпространство». Этот термин, являющийся плодом тех времен, когда компьютерные цифровые сети еще не успели в достаточной мере проникнуть в повседневную жизнь и в формальные институты, в этой книге не считается серьезным и не используется, поскольку он передает ложное ощущение, будто то, что происходит внутри и посредством Интернета, в каком-то смысле «ненастоящее» или же «настоящее» в каком-то ином смысле, раз осуществляется в мире, подчиняющемся не тем принципам, которыми управляется физический мир. Разговоры о киберпространстве ведут к существенной недооценке роста передовых медийных технологий, которые ныне определяют жизни людей. К примерам можно отнести сенсоры и микрокомпьютеры, которые встроены в самые разные объекты – кухонное оборудование, камеры наблюдения, автомобили, мобильные телефоны со специальными приложениями, умные очки, позволяющие владельцу прикосновением к оправе, легким кивком головы или же словесной командой делать фотографии, записывать и отправлять видеоролики, осуществлять поиск в Интернете, считывать срочные новости или маршрут движения, – и все это одним легким движением пальца. К числу других примеров относятся портативные беспроводные гаджеты, известные как «социометры», присоединяемые к человеческому телу или вшиваемые в одежду для измерения и анализа картины коммуникации людей (таково, скажем, идентификационное устройство под названием HyGenius, используемое в туалетах больниц и ресторанов для проверки того, насколько хорошо сотрудники моют руки). Существует также полностью подключенные к сети «умные» города, такие как корейский Сонгду (Songdu) или португальский PlanIT Valley, где «умные» устройства постоянно закачивают данные в «умные сети», которые оценивают и регулируют потоки людей, транспорта и потребляемой энергии [30] Все эти различные тренды обсуждаются в работах: New Nomads: An Exploration of Wearable Electronics by Philips / Stefano Marzano et al. (eds). Rotterdam: 010 Publishers, 2001; Pentland A. Honest Signals: How They Shape Our World. Cambridge, MA: The MIT Press, 2008. Поразительный экспериментальный подход, использующий кадры машинного зрения, чтобы показать, как электронные сенсоры и роботы видят мир, см.: < http://vimeo.com/36239715 >. . На фоне подобных трендов старомодные разговоры о киберпространстве сводятся исключительно к этому – старомодности. Они всегда сопрягаются с неверными вопросами вроде «какое действие Интернет оказывает на демократическую политику», тогда как приоритетом, скорее, является понимание двух вещей: институционального мира, из которого изначально возникли цифровые коммуникационные сети и инструменты; и того, как они впоследствии закрепились в ряде иных институтов и к какой новой властной динамике и последствиям в сфере власти привели связанные с ними революционные техники и инструменты, действующие в этом мире.

Дикие идеи говорят о том, что нам нужно нечто большее – надо поставить под вопрос устаревшие клише и освободиться от них, в том числе от всех описаний средств коммуникации как «четвертого сословия», что является неверной метафорой, возникшей благодаря Эдмунду Берку, а также памфлетам и газетным битвам времен Французской революции. Современные теории средств коммуникации, предполагающие, будто эта метафора по-прежнему работает, например, исследования идеальных функций «систем медиа» как «посредников», независимых «составителей повестки» как «четвертой власти» или даже «чет вертого сословия», выглядят совершенно неубедительно [31] Arendt H . Lying in Politics: Reflections on the Pentagon Papers // Arendt H. Crises of the Republic. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1972. P. 45; Dutton W.H . The Fifth Estate Emerging through the Network of Networks // Prometheus. 2009. Vol. 27. № 1. P. 1–15. . Передаваемое ими ощущение политической географии медиа совершенно ошибочно. Коммуникационное изобилие сти рает границы между «медиа» и другими институтами. Все сферы жизни, начиная с наиболее интимных сред повседневности и заканчивая широкомасштабными глобальными организациями, действуют в крайне медиатизированных условиях, в которых значение сообщений постоянно меняется и часто расходится с намерениями их создателей [32] Thompson J . The Media and Modernity: A Social Theory of the Media. Cambridge: Polity Press, 1995. P. 34–41. . Это не означает, что надо потворствовать современным разговорам о «медиа вообще», которые слишком абстрактны и бессвязны; в области медиа, конечно, важно все, но не все легко соединяется со всем, а сложные способы распределения этого всего не всегда удается легко выяснить.

Сложная динамика современных форм связи – это весомая причина для наведения мостов между обособленными дисциплинами: политическими науками, исследованиями коммуникаций и другими академическими областями. Также она объясняет, почему необходимо анализировать одновременно демократию и медиа, используя новые методы и в какой-то мере отказываясь от избитых понятий и точек зрения, которые мы унаследовали из эпохи печатной культуры, радио, телевидения и голливудского кино. Ниже, например, мы показываем, почему разговоры об «информированном гражданине» стали бесполезным клише. Ангажированные граждане, чьи головы забиты неограниченным количеством «информации» о «реальности», на вершине которой стоят они сами, – вот в высшей степени неправдоподобный и, по сути, антидемократический идеал, который восходит к концу XIX в. Этот элитистский идеал «информированного гражданина» первоначально продвигали сторонники ограничения избирательного права образовательным цензом, а также группы интересов, отвергавшие партийную политику, завязанную на превратности и несправедливости повседневной социальной жизни. И сегодня он остается интеллектуалистским идеалом, неподходящим для эпохи коммуникационного изобилия, которая нуждается в «сознательных гражданах», знающих, что они знают не все, – по крайней мере это мы доказываем в данной книге. Эта эпоха заставляет нас отбросить некогда модные, особенно среди интеллектуалов, представления, например, о том, что закат печатной культуры и приход электронных медиа были полной катастрофой; предрассудки, утверждающие, что любое телевидение – детское, а хороша в нем лишь его мимолетность; что телевизоры – это машины сновидений, которые окончательно отрезают граждан от того, что действительно происходит в мире [33] Bourdieu P . On Television. N.Y.: The New Press, 1996 (рус. пер.: Бурдьё П . О телевидении и журналистике. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», Институт экспериментальной социологии, 2002). ; что средства массовой информации во главе с телевидением превращают «публику» в апатичную массу, «черную дыру, в которой политические усилия политиков, активистов, медиа и школ исчезают практически бесследно» [34] Edelman M . Constructing the Political Spectacle. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1988. P. 8. . В этой книге ставятся под вопрос подобные посылки, неявно опирающиеся на более старый и более общий предрассудок, согласно которому «современные» системы широкого вещания взращивают безвольных людей, живущих на ежедневных дозах вымысла. Сегодня (как, возможно, и ранее) было бы не совсем верно говорить, уподобляясь знаменитому американскому философу Джону Дьюи, что мы «живем, подвергаясь величайшему натиску массового внушения, когда-либо испытываемого человечеством». Искусство создания общественного мнения, манипулирования им и контроля над ним посредством медиа все еще ставит серьезные проблемы перед демократией. Однако предостережения, высказанные в первые годы широкого вещания, т. е. в 1920‑е и 1930‑е годы, должны быть полностью переосмыслены. Более невозможно однозначно соглашаться с Эдвардом Бернейсом, крестным отцом пропаганды, который говорил, что «пропаганда становится инструментом невидимого правительства», что «пропаганда для демократии является тем же, чем насилие – для диктатуры», а если «народ» хочет быть «свободным от железных цепей» и во имя демократии слепо отказывается от «любви, почитания и покорности» правителям, тогда этот народ должен согласиться с «серебряными цепями», произведенными организованными механизмами соблазна и пропаганды, т. е. с тем, что Адорно и Хоркхаймер позже назвали «культурной индустрией» [35].