Стивен Кинг - Талисман

Он хотел немедленно вернуться домой, дом был всего в тридцати минутах ходьбы от офиса, переодеться, перекусить, может быть, выпить немного кока-колы перед тем, как отправиться в аэропорт. Но вместо этого он должен был сесть в машину, мчаться по автостраде к месту встречи с зарвавшимся клиентом, с которым надо было давно расторгнуть контракт. Потом беседа с толпой чиновников, предъявляющих претензии компании «Сойер и Слоут», будто их новый проект, связанный с заводом в Марина-дель-Рей, загрязняет пляж. И то и другое нельзя было ни отменить, ни отложить.

Слоут дал себе слово, что, как только он «позаботится» о Лили Кевинью и ее отпрыске, он начнет потихоньку избавляться от своих теперешних клиентов. Мелкая рыбешка. У него теперь более серьезные планы. Грандиозные планы! У него множество помощников, на которых можно возложить почти все его сегодняшние обязанности. Оглядываясь назад, Слоут удивлялся, как он мог выносить Фила Сойера в течение стольких лет. Его партнер никогда не играл, чтобы выигрывать, он был несерьезен, его голова была забита всякими сентиментальными штучками вроде чести и совести. Он был похож на неразумное дитя с завязанными глазами. Он был слишком земной, слишком светский, насколько это возможно, если учесть, что он ставил на кон. Слоут не мог забыть, что он должник Сойера. Ему стало не по себе, когда он подумал, чем обязан ему. По дороге к автостоянке Слоут выудил леденец из смятого пакета и положил его под язык.

Фил Сойер недооценивал Слоута, и того это мучило. Фил обращался с ним, как факир с дрессированной коброй, заставляя раскачиваться и извиваться под свою дудку.

Водитель – простоватый парень в заношенной ковбойской шляпе – затравленно смотрел, как Слоут крутится вокруг машины, выискивая вмятины и царапины. Леденец таял во рту, ворот пиджака стал мокрым от пота. Водитель знал, что ему грозит, – неделю назад Слоут устроил ему хорошую взбучку, найдя маленькую царапинку на дверце «BMW». В середине своей напыщенной речи он обратил внимание, каким удрученным стало лицо парня, и в накатившей волне безудержного веселья Слоут, смеясь, похлопал его по плечу, не переставая, хотя уже и шутливо, отчитывать. Но водителя это не взбодрило. Слабым, извиняющимся голосом он начал оправдываться, что, может быть, эта пустяковая царапина появилась совсем не по его вине. Может, в этом виноват автосервис. «Вы ведь знаете, как эти идиоты обращаются с машинами. К тому же по ночам…»

– Заткни свою вонючую глотку! – крикнул Слоут, окончательно выйдя из себя. – Эта «пустяковина», как ты ее изволил назвать, выльется мне в две твои недельные зарплаты! Я прибил бы тебя на месте, скотина, если бы полностью был уверен, что ты не прав. На твое счастье, я не помню, была царапина на дверце или нет, когда я вчера забирал машину из мойки. Но как бы то ни было, если ты еще хоть раз посмеешь сказать мне что-нибудь, кроме «Здравствуйте, мистер Слоут» или «До свидания, мистер Слоут», я придушу тебя на месте! Не успеешь даже глазом моргнуть.

И вот теперь шофер не отрываясь следил за тем, как Слоут осматривает машину, зная, что, если тот найдет какие-нибудь повреждения на ее лакированной поверхности, ему сразу можно будет класть голову на плаху. Выудив из кармана тряпку, он принялся яростно стирать несуществующие пятна с ветрового стекла. Хитрая уловка, дружище.

На этот раз Слоут решил вести машину сам. Выехав со стоянки, он заглянул в зеркало заднего вида. На лице шофера, оставшегося стоять на дороге, застыло такое же выражение, как на лице Фила Сойера в последние секунды жизни. Это почему-то очень развеселило Слоута, и весь путь до автострады был освещен его широкой улыбкой.

Филипп Сойер недооценивал Моргана Слоута еще со времени их первой встречи, когда они оба были первокурсниками в театральном колледже. Может быть, размышлял Слоут, это произошло из-за того, что его легко было недооценить. Толстенький коротышка из Акрона, ничем не примечательный, честолюбивый и всегда встревоженный, он первый раз в жизни выбрался из своего захудалого городишка в штате Огайо.

Слушая, с какой легкостью его одногруппники говорят о Нью-Йорке, об игре в очко, о клубе «Аист» и о многих других неизвестных ему вещах, он страдал от своего невежества.

– Мне больше нравится нижняя часть города, – бросил он тогда так небрежно, как только мог. Ладони взмокли, пальцы судорожно сжимались в кулаки (по утрам Слоут часто просыпался с кровоподтеками на руках из-за того, что ногти впивались в кожу).

– Какая нижняя часть, Морган? – спросил его Том Вудбайн. Остальные захохотали.

– Ну там, где Бродвей и Виллидж, – выдавил из себя Слоут. Шквал грубых насмешек с новой силой обрушился на него.

Он был некрасив и плохо одет. Весь его гардероб состоял из двух костюмов; оба они были угольного цвета и сшиты как будто специально на пугало. Еще в университете у него начали выпадать волосы, и розовая лысина проступала из-под короткой прически.

Нет, в Слоуте не было абсолютно никакой привлекательности, и он это осознавал. Он чувствовал себя словно сжатым в кулак, и эти кровоподтеки на ладонях были маленькими фотографиями его души.

Все остальные любили театр (впрочем, как и они с Сойером), гордились красивыми профилями, здоровыми желудками, хорошими манерами и вели беззаботный образ жизни. Развалившись на диванах в холле одного из зданий студенческого городка в Дэйвенпорте, они напоминали собрание богов Олимпа; кашмирские свитера облегали их плечи, словно золотое руно (а Слоут в это время не мог себе позволить купить новые брюки). Все они двигались к своей цели – стать актерами, драматургами, поэтами. Слоут хотел быть режиссером. Но больше всего на свете он желал стать человеком, способным расставить сети всем этим богатым мальчикам, из которых потом только он сможет их выпутать.

Сойер и Том Вудбайн, которые казались Слоуту невообразимо богатыми, были соседями по комнате. Том проявлял довольно вялый интерес к театру. В выпускном спектакле он принимал участие только из чувства солидарности с Филом. Томас Вудбайн отличался от других своей необычайной серьезностью и целеустремленностью. Уже окончив театральный колледж, он вдруг решил стать юристом, обнаружив в себе тягу и способности к юриспруденции. (Действительно, большинство знакомых Вудбайна легче представляли его заседающим в Верховном суде, чем занимающимся театральной деятельностью.) Выражаясь языком Слоута, Томас был человеком без мечты, он был больше заинтересован в том, чтобы жить правильно, чем в том, чтобы жить хорошо. Конечно, у него было все, что нужно, а если вдруг чего-то не хватало, люди охотно ему это давали. Как мог он, настолько избалованный жизнью, о чем-то мечтать? Слоут подсознательно ненавидел Вудбайна и не мог заставить себя называть его Томми.