Алекс Маршалл - Корона за холодное серебро

Мрачный не мог вспомнить своего первого демона, потому что, сколько знал самого себя, демоны всегда были рядом, наблюдая за ним. Не те, что в материальном теле, – которые только и считались, судя по рассказам старейшин, – но смутно различимые призрачные существа, которые иногда порхали на самой периферии зрения и становились четче, только когда он погружался в сон. На языке Непорочных островов, который мать заставила его выучить для переговоров с иноземными торговцами, такие нематериальные существа назывались духами, но Мрачный знал: это те же самые демоны из песен, только еще не обретшие живое тело. Дедушка говорил, что Мрачный может видеть демонов, которых больше не видит никто, потому что внук родился с глазами снежного льва; и в тот единственный раз, когда Мрачный нарушил закон клана не смотреть на собственное отражение – иначе тобой завладеет кто-нибудь из злых предков, – он понял, что старик сказал правду. В отличие от всех прочих соплеменников, чьи одинаково человеческие гляделки различались лишь оттенками радужки – от карего до зеленого, зрачки Мрачного выглядели как щели в глазах того же ярко-голубого цвета, что и ледники, обрамлявшие ближайшее побережье, куда непорочные приставали на своих кораблях. Его напугало чудовище, пялившееся из спокойного пруда, куда он украдкой заглянул, и с того дня Мрачный лучше стал понимать отношение к себе соплеменников.

Он изо всех сил старался не думать о своем изъяне, как называла это мать, ибо демоны никогда его не тревожили… но дедушка, изгнанный из совета сто лет назад после ссоры с ядогадателем, настаивал, что в свое время Мрачный наверняка станет великим шаманом, раз уж так отмечен богами.

– Отмечен демонами, ты хочешь сказать, – возразила вздрогнувшая при этих словах мать Мрачного и сотворила знак Цепи. Они сидели вместе, доедая кашу из риса и маниоки. – Мой бедный мальчик. Я тебя ни в чем не виню, Мрачный, ты же знаешь.

К десяти годам Мрачный перерос всех деревенских мальчишек, а к шестнадцати стал самым высоким и широкоплечим Рогатым Волком в клане. Он мог работать за пятерых (и частенько так и делал), и когда в разгар сева осел Старой Соли пал копытами вверх, Мрачный впрягся вместо него и допахал поле. Он старался не позволять своей силе вскружить ему голову и из кожи лез, чтобы помочь слабым. При всей телесной мощи Мрачный был мягким и заботливым пареньком.

И, кроме матери и деда, все до единого в клане ненавидели его и желали ему смерти. Ведь он отмечен демонами.

– А я говорю, отмечен именно богами! – закаркал дед на свою дочь, швырнув пустую миску на земляной пол хижины.

Мрачный убрал ее, чтобы этого не пришлось делать матери.

– Мы зовем себя Рогатыми Волками, но вот появляется настоящее чудесное существо, один из избранных древности, а все его презирают! С мальчиком шаманской крови обращаются как с клятвопреступником, – этого достаточно, чтобы…

– Я тебе в последний раз повторяю: мы больше не будем об этом говорить, – перебила деда мать своим самым страшным, будто бы ровным тоном. – Наш путь – единственный путь, а совет был к нему милосерден. К вам обоим.

– Наш путь? – с гадкой ухмылкой передразнил дед. – Наш путь мертв, дитя, с тех самых пор, когда эти беззубые шкуры решили, что нужно предать наших предков и поклониться Самотанской демонице. Я знать этих людей не желаю. Как смеет кучка вялорогих цепных шавок…

– Старик, я больше не буду предупреждать и требовать уважения, – сказала мать, поднимаясь с пола со всей грозной торжественностью близкой бури. – Не запятнай я себя позором, пустив тебя обратно в свою хижину, я бы сейчас уже взяла себе другого мужа. А вышвырни я тебя – кому ты был бы нужен? Кто в клане принял бы что тебя, что его?

– Да ладно тебе, дед, – вмешался Мрачный, втискиваясь между спорщиками, чтобы убрать оставшееся на обеденной циновке. – Это просто испытание, и только. Падшая Матерь испытывает нас.

– Падшая Матерь – это ложь, – прошипел дедушка тем же вечером, когда и угли в очаге собрались упокоиться. – Ло-о-ожжжь, состряпанная имперцами, чтобы вырвать у нас зубы. Какая богиня не станет показываться своему народу, а? Когда Древние Смотрящие хотели нас испытать, они ставили на нашем пути гребаное чудище, чтобы посмотреть, насколько хорошо мы деремся! А не поджимали хвосты, держа руки по швам и подпевая этим мелким сплетникам-гиенам, которые только за пятки умеют кусать.

– Меня уже сто лет не пытались бить, – ответил Мрачный, позабыв о наказе матери притворяться спящим, когда ее отец начинает разводить свою еретическую болтовню. – С тех пор как я сорвался тогда, с Вихляем Шутником, много лет назад.

Вихляя Шутника теперь звали Одноруким Вихляем из-за несдержанности Мрачного. Мрачному тогда было четырнадцать, Вихляю – двадцать три. Мрачный даже не помнил, что случилось после того, как Вихляй прижал его к мерзлоте и начал колотить по лицу; все последующее осталось для него таким же размытым, как демоны, пляшущие на краю поля зрения. А вот Вихляй помнил, и его семья говорила, что он до сих пор просыпается ночами, визжа и сжимая оставшейся рукой уродливый рубец.

– Тебя за это чуть не убили, – сказал дедушка. – Хотя ты только защищался; точно прикончили бы, окажись у тебя на яйцах хоть волоском больше или в бороде этого громилы хоть волоском меньше. В следующий раз, когда тебе понадобится постоять за себя, ты будешь убит, мальчик, убит дважды, чтобы наверняка.

– Все обойдется, дед, – произнес Мрачный, перекатываясь лицом к темной стене.

– Ничего не обойдется, пока ты не начнешь вести себя как гребаный Рогатый Волк и не покажешь этим язычникам, что почем, – возразил дедушка. – Когда я был в твоем возрасте, мы не торговали ни с какими непорочными, мы их грабили! А теперь даже не строим лодки, мы отошли слишком далеко от моря и не слышим песен народа Глубин. Рогатые Волки, копающиеся в полях и строящие церкви, как багряные имперцы. Жаль, что у них не хватило духу сжечь меня заживо, чтобы мне не пришлось увидеть такие времена. Трусливый-то знал, что к этому все идет. Я проклинал его на каждой заре, утренней и вечерней, за то, что он нас бросил, но теперь жалею, что он не вернулся и не взял меня с собой. Он мог взвалить меня на спину и унести отсюда… Какие мы теперь, в задницу, Рогатые Волки? Всего лишь старые овцы.

– Думаешь, дядя еще жив? – спросил Мрачный, забыв, что пытается уснуть, и повернулся на колючем тюфяке, где все они спали, на другой бок, лицом к брюзгливому деду.

– Почему бы и нет, почему бы и нет, – ответил старик, словно впервые обдумывая такую возможность.

Мать Мрачного всхрапнула во сне; и еще тише, чем прежде, дедушка проговорил:

– Пока я не вижу человека мертвым, я не считаю его мертвым. В последний раз, когда мы его видели, он был вполне живой, – полагаю, ты это помнишь.